Регина

Регина красочно продемонстрировала, что мне только казалось, что я мужчина и могу контролировать свою жизнь. На самом деле я всего-навсего щенок: сиди, Тузик, и жди, когда придёт хозяйка и решит – утопить тебя или оставить.

К приходу Регины я приготовил ужин. Точнее, заказал еды из её любимого ресторана. Готовить самому сейчас было рискованно – руки не слушались.

Регина опаздывала. Я ей позвонил, но она не ответила. Мне хотелось разбить телефон, ибо каждая секунда ожидания под конец отдавалась в моей груди капелькой воска на живое сердце.

Наконец Регина пришла. Скинула куртку, сумку, начала снимать сапоги.

– Помочь? – спросил я.

Где-то на подкорке у меня отражалось, что беременным помогают снимать обувь.

– Я ещё помню, как пользоваться молнией, – ответила она.

Я видел, как Регина устала. От занятий ли, от наших ссор или просто от меня.

Меня вдруг насквозь пронзила мысль, что я потеряю её. Она уйдёт навсегда, и я уже не смогу её вернуть.

Я подошёл к ней и опустился на колени возле её ног. Чтобы как-то оправдать такой порыв, принялся расстёгивать молнию на её сапоге.

Чувствовал, что она смотрит на меня, но сам ей в лицо не смотрел.

– Чем пахнет? – спросила она.

– Твоей любимой курицей в кисло-сладком соусе.

Я надеялся, что она улыбнётся, но она только поморщилась.

– Не хочешь?

Регина мотнула головой.

– Извини, – промолвила она совсем как раньше – до того момента, как мы начали постоянно ругаться.

Я понял, что должен как можно дольше тянуть эту атмосферу. Так долго, чтобы она накрыла, поглотила нас обоих, чтобы Регина больше не видела во мне негодяя, а рассмотрела того парня, который семь лет назад осмелился познакомиться с ней в трамвае.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Тошнит.

Она и вправду была бледной.

– Ты говорила об этом врачу?

Она замотала головой.

– Тогда ещё не тошнило. Пару дней назад начало.

– Может, тебе приготовить что-нибудь? – предложил я. – Что ты хочешь?

– Сейчас ничего не хочу.

На столе остывал ужин из её любимого, жутко дорогого ресторана. Но мне было наплевать. Я радовался, что у нас наконец-то получается хоть немного поговорить.

Я поднялся и помог подняться ей. Она сделала шаг, но я удержал её за запястье, а потом, пока она не сопротивлялась, притянул к себе и обнял.

– Мне жаль, что всё вышло так, – сказал я, понимая, что сейчас меня спасёт только правда. – Я никогда себе не прощу, что не видел твои глаза, когда ты узнала результат теста.

Плечи Регины вздрогнули. Она беззвучно заплакала.

Мне и самому хотелось плакать – моя Регина возвращается ко мне.

– Ты скажешь, что решила сделать? – спросил я самое важное.

– Да, – всхлипнула она. – Я уйду от тебя и буду воспитывать ребёнка одна.

Я мысленно усмехнулся. Усмехнись я по-настоящему, и наш хрупкий мир полетел бы ко всем чертям. Но я не верил, что Регина вправду со мной разведётся. Не когда она, плача, уткнулась лбом мне в грудь.

– Я смогу сама, – снова всхлипнула она.

– Конечно, сможешь, – ответил я, гладя её по спине. – Только я без тебя не смогу. И без него теперь уже тоже.

Я коснулся ладонью её живота, и она зарыдала.

– Ненавижу тебя!

Я засмеялся.

– Наверное, пока ещё любишь. Я тебя тоже.

                              ***

Я много думал про смерть. Много читал. Представлял.

Меня успокаивало, что всё начинается с потери сознания. Какой бы ни была боль, момент отключения изменит всё. Без сознания ты уже ничего не чувствуешь и не боишься, а теряешь его так, словно засыпаешь в своей постели – незаметно.

Раз за разом я представлял, как ей было больно. Я видел, как её мучили схватки, повторяющиеся каждые пять минут. И я ничего не мог сделать, никак не мог ей помочь. Мне бы хотелось забрать себе её боль. Хотя бы часть этой боли. Не оставлять её одну.

Но в какой-то момент акушерка выставила меня из родильного блока – велела принести воды. Может быть, Регина сама попросила об этом акушерку, я не знаю. Она часто шептала что-то, притянувшись к её уху.

Я вышел на несколько минут. Обошёл весь чертов этаж в поисках кулера. А когда снова направился к палате, увидел, что туда уже бегут врачи с напряжённо-сосредоточенными лицами.

Больше меня не пустили к Регине.

Больше я не видел её живой.

Рождение дочери должно было стать нашим общим счастьем, а стало моим горем.

                              ***

Я не знаю, сколько просидел на скамейке перед больницей. Может, минут пятнадцать, а может – двадцать часов или три дня. Время стало неважным и отошло куда-то за границы разума. Теперь от него не было ни толку, ни проблем. Оно стало тягучим, мягким, как желе, и совершенно бессмысленным.

Я не плакал, не рыдал, не бился в истерике. Я ничего не чувствовал, ничего не хотел. Меня, словно мяч, выбили с поля в аут. Я не до конца понимал, что произошло. Как-то резко и безнадёжно отупел. Чувствовал только, что жизнь моя разломилась.

Огромный материк, на котором я ел, спал, любил, пошёл трещинами, как бывает от землятресения, и кусок за куском ушёл под воду. В непроглядный океан скорби.

Я не заметил, как ко мне подсел врач, принимавший роды. Только когда учуял запах сигаретного дыма, понял, что не один.

– Закуришь? – предложил он, когда я к нему повернулся.