— Не умер бы комбат от перенапряжения, загоняет она его, — сказал я, смеясь, на выходе из комнаты.
— Не загоняет, он во всем меру знает, — ответил Женька Скворцов, и мы разбрелись по своим «берлогам».
Первые лучи солнца (а может, и не первые), пробившиеся сквозь фольгу светомаскировки, ударили в глаза и бесцеремонно разбудили меня. Эта фольга не очень хорошо держит свет, все же когда-то она была мешками для упаковки трупов, а потом переместилась на окна. Нужно бы их заменить новой упаковкой.
Голова гудела так, как будто ею всю ночь стучали в большой церковный колокол. Во рту творилось что-то ужасное. Все ж трезвость гораздо лучше пьянства. Ох, как прав Михаил Сергеевич!!! Впервые за год, с момента прощания с дружками-собутыльниками в Теджене, со мной такое. Коньяк-водка, коньяк-водка — гремучая смесь получилась. Рука нащупала стоящую в тумбочке банку «Si-Si». Пж-х-хр! Крышка вскрыта, и освежающий напиток тремя глотками исчез в глубокой, почти бездонной яме желудка.
Не помогло! Пришлось достать еще и бутылку «Боржоми». Открыв крышку о край тумбочки, я отпил граммов двести и тупо уставился в сторону висевшего на стуле х/б. Над карманом виднелась свежая просверленная дырочка для ордена, но самой «Красной Звезды» там не наблюдалось!
Вот черт! А ведь там был орден! Два раза его облизывал вчера. Я, тяжело кряхтя, встал с кровати и поднял валявшиеся на полу штаны. И в карманах брюк было пусто. Помню точно, после тоста я его положил в карман! Выпил с танкистами, достал из стакана и сунул в брюки. Стоп, может быть, в куртке х/б? Нет, после тщательного осмотра всех карманов — ничего. Пропал! Ни на кровати, ни под кроватью, ни под стулом, ни в тумбочке, ни за тумбочкой, ни в туфлях. Нет нигде. Что ж, пойдем, напрягая память, мысленно от кровати к комнате комбата, хотя я шел на автопилоте, но путь возвращения помню более-менее отчетливо. И дубликат ни кто не выдаст!
С огромным трудом передвигая ноги, добрался до умывальника и устроил себе холодный душ из перевернутого крана для мытья ног. Прохладная вода привела в чувство, но не восстановила душевного равновесия. А еще и тревога за пропажу била молотом по мозгам. Потерять правительственную награду всего через два месяца после вручения — это ЧП. Жалко потерять «Звездочку», да и скандал вероятен. Твою мать!
Выйдя из общежития, я грустно побрел к танкистам, глядя под ноги, в надежде, что где-нибудь между камней блеснет ярко-красный металлический предмет. Нет, не повезло, награда не нашлась. Комната майора Ахматова оказалась запертой на замок изнутри, за дверью тишина. На мой стук никто не откликнулся. Я двинулся в столовую, чтобы разыскать Романа, но он вдруг сам окликнул меня. Оглянувшись, я увидел его и командира артдивизиона, стоящих на высоком крыльце перед входом в жилое помещение командира полка и его заместителей.
— Ник! Никифор! Ростовцев! Иди сюда, родной! Чего грустишь? Ничего не хочешь у меня спросить? — поинтересовался, нахально улыбаясь, комбат. — Что потерял?
— Товарищ майор, Роман Романыч, ты его нашел? — обрадовался я.
— Чего его? Кого его? Я нашел ящик коньяка, не меньше, правильно, Володя? — обратился он к артиллеристу.
— Это точно! А за что выгорел ящик? — переспросил майор Скрябнев.
— Да понимаешь, приперлась вчера ко мне в комнату пехота, черти ее принесли! Нажрались, как свиньи, все перевернули, ордена разбросали и ушли. А я бегай, разыскивай их, чтобы находку вернуть! Где справедливость?
— Нет-нет, орден точно тянет на ящик коньяка! — поддержал Романа Скрябнев.
— Лейтенант, проставляйся! — торжествовал Ахматов.
— Черт, это нечестно! Сам приказал зайти в гости, а там меня накачал! Потом всех быстро выгнал и мы даже деваху вашу не пощупали! А теперь новый приказ — опять проставляться?! Где порядочность? Орден пропал оттого, что нас из комнаты буквально вытолкал! Экстренно разогнал и завершение просмотра стриптиза сорвал! — запротестовал я.
— Рома, что опять стриптиз? — ухмыльнулся Скрябнев.
— Ага, снова. Никак не отучу эту дуреху. Как выпьет, хлебом не корми, дай ей прелестями своими потрясти, — вздохнул Ахматов. — Ну, а ты, Ростовцев, как хочешь, можешь не проставляться. Но подумай, дело твое. Все-таки жалко орден. А нет коньяка — нет и ордена!
Оба майора засмеялись и, выбросив в пепельницу окурки, пошли на доклад к вернувшемуся из отпуска командиру полка.
— Ладно, хрен с тобой, Роман Романыч, будет коньяк, — крикнул я вслед.
— А куда ты денешься, не комбату же его отдавать? А уж Василий Иванович всыплет тебе по первое число! А если еще и закусь добавишь, так и комбат не узнает. И «Звезду» себе вернешь, да и гульнем еще разок в хорошей компании. И артиллеристов приглашаем, правда, Никифор?
— Правда-правда, куда от вас, старых чертей, денешься? — ответил я, радуясь нашедшейся пропаже.
Они отошли в сторону, и я услышал, как Скрябнев сказал:
— Рома, ты смотри нам по тридцать три года, а нас эти лейтенанты в старики записывают. Дожили…