Но Рейерсен с этого мгновения стал конченным человеком. Даже кривая сорокалетняя ведьма не хочет знать его, его, видевшего у своих ног всех девушек бухты. Старость наступила, его счёты окончены.
Ему ничего и не оставалось другого, как стать серьёзнее и богобоязненнее на старости лет: если всё ему изменило, у него есть ещё на что положиться. Он вспомнил об этом решении, когда совершенно протрезвился, и сказал самому себе: ты делаешься лучше каждый день понемножку, подвигаешься хоть небольшими шагами, но подвигаешься вперёд. Паулина, может быть, и права в том, что время настало.
Когда Эндре Польден явился вечером на судно и сказал, что нагрузка рыбы кончится завтра к вечеру, шкипер ответил серьёзно:
— Слава Богу.
Эндре Польден с недоумением посмотрел на него. Он спросил:
— А когда вы снимаетесь с якоря?
И шкипер ответил опять непонятно:
— Если Богу угодно будет, завтра в ночь.
И Богу было это угодно. Рейерсен снялся с якоря, как решил раньше, и вышел из бухты. Тысячи мыслей теснились в его голове. Он знал каждый островок, здесь он пережил то, там — другое в дни его юности, во времена его блеска… Ах, теперь всё это прошло…
Рейерсен стоит у руля. Он смотрится в стекло компаса. Вдруг он выпрямляется, как адмирал какой, и говорит про себя:
— На будущий год я попробую где-нибудь в другом месте. Не подавать же мне в отставку, чёрт побери!