Рейна, королева судьбы

– Куда надо… куда?

– Да почем же мне знать, Золман? – взмолился Войка. – Отпусти ты меня, не мучай. Вот Петро приедет, он скажет. Утречком я к вам забегу, принесу харчи. А ты пока думай, где вам потом прятаться. На лугу долго не просидишь, заметят…

Золман вернулся в шалаш к жене и детям.

Маленький Борух спал, старшие сидели, обиженно надувшись, и, увидев отца, стали жаловаться на мать, которая не пускает их домой, где и у Давида, и у Фейги накопилась уйма неотложных дел. Сирота положил обе ладони на теплые детские головы, погладил, притянул к себе. Защемило сердце, да так, что он даже испугался – не задохнуться бы, то-то выйдет номер…

– Ложитесь спать, ребята, – наконец выговорил Золман. – Как там в сказках говорят? Утро вечера мудренее. Ну вот…

Дети побурчали, повертелись и заснули, задремала и Рейна, но Золман долго еще не мог сомкнуть глаз – все думал, прикидывал, вздыхал. О том, чтобы переправиться через Днестр с тремя малыми детьми, не приходилось даже мечтать. Да и потом, даже если переправишься – поди знай, как далеко успел отодвинуться фронт. В чистом поле тоже не убережешься – найдут. А к жилью и вовсе не сунешься: наверняка сейчас повсюду творится то же самое, что и в родном Клишково. Люди в деревнях и маленьких городках уже замарали себя грабежом, а то и убийством. Для них теперь каждый еврей – свидетель обвинения, а потому и пощады ждать не приходится.

Получалось, что единственным вариантом спасения мог стать лишь какой-нибудь хутор на отшибе, расположенный в отдалении от соблазна захвата «добра, которому все равно пропадать», – просто из-за физического отсутствия соседей-евреев. По роду своего ремесла Золман Сирота хорошо знал окрестности, был знаком с многими хуторянами и теперь выбирал из нескольких возможностей ту, которая казалась наименее плохой. Сон сморил его, когда уже начинало светать.

Их разбудил вопль – дикий, многоголосый вопль смертного ужаса, доносящийся с того места, откуда они пришли накануне. Солнце стояло уже высоко; июльское утро сияло во всей прелести небесной голубизны, в яркости оттенков зеленого цвета, в прихотливой плавности линий, преломленных множеством блистающих хрусталиков росы, и жуткий, леденящий душу вопль несся над этим повседневным чудом, как душное облако копоти, как застилающий небо рой черных пчел, как бессчетная смертоносная орда.

– Что это, Золман, что это?

Он молчал, обхватив обеими руками своих дрожащих детей. Много ли они могут, эти две руки, кого защитят, кого укроют от беды? Вопль понемногу стихал, прижимаясь к земле, цепляясь за кусты, зарываясь в траву искаженным, изрытым оспинами выкриков лицом. Вот он вскинулся еще раз-другой, словно подстреленный заяц, дернулся, ввинтился в воздух последним замирающим воем и смолк уже окончательно. Вопль смолк, но наступившая тишина казалась еще страшнее. Потому что теперь уже было ясно, чем именно чревато обманчиво-мирное спокойствие утра, прохладная ладошка ветерка на щеке, уютный стрекот кузнечиков, беспечная перекличка птиц…

На дальнем краю луга дрогнули, распались надвое ветви кустов, мелькнула чья-то голова, рука – кто-то, сильно пригнувшись к земле, едва ли не на четвереньках, а то и ползком приближался к шалашу. Неужели это Войка? Ну да, Войка… Золман выскочил навстречу, инстинктивно стараясь уберечь своих от страшных вестей, которые шлейфом тащились по траве за спотыкающимся перепуганным вестником. Войка ткнулся ему в плечо, мотнул головой, сел на землю и закрыл лицо руками.

– Что случилось, Войка? Говори! Ну!

– Всех поубивали… – выдавил из себя Войка. – Всех до единого. Топорами…

Он вдруг икнул, рванулся в сторону и стал блевать, стоя на четвереньках.

– Кого – всех? – холодея, спросил Золман. – Да говори же ты!

Войка утер рот ладонью и выпрямился. Он не смотрел на Золмана. Он вообще не смотрел в каком-либо определенном направлении; взгляд его метался из стороны в сторону, словно пребывая в непрестанном паническом бегстве от какой-то невыносимой картины.

– На выпасе… – прошептал он. – Петро вернулся под утро. С повязкой на рукаве и с документом. Он теперь староста. Раньше всех подсуетился, как обычно.

Тебе ли не знать – он и у тебя всегда в первых помощниках ходил. Собрал всех. Так и так, говорит, встретился я с румынским начальником. Рассказал ему, что мы тут в Клишково собрали всех евреев в одну кучу. Начальник похвалил – молодцы, мол. Ну, Петро ему и говорит: «Молодцы молодцами, но когда вы их забирать будете?» А тот в ответ смеется: у нас, мол, и без того сейчас дел по горло. Это, говорит, теперь дело ваше, деревенское. Умели сами собрать, умейте сами и справиться…

Он замолчал и опять стал вытирать рот – ладонью, рукавом, снова ладонью и снова рукавом.

– Дальше, – сказал Золман.

Войка торопливо затряс головой.