Он прервал поцелуй, потянулся к ночному столику, порылся там и, наконец, выудил из ящика презерватив. Это была необходимая, но раздражающая задержка, как будто нажимаешь на тормоз, находясь всего в паре километров от пункта назначения. Но вскоре он вернулся и возобновил ласки, скользнул в нее пальцами и погладил так, что тело пронзила дрожь, а дыхание стало прерывистым. Она никогда ничего не хотела столь же сильно, как почувствовать его в себе. Сейчас же. И он оказался там, внутри нее, проталкиваясь медленными движениями, чтобы она приспособилась к его размеру. От этого ощущения у Хоуп перехватило дыхание. Ничто прежде не доставляло ей большего удовольствия; никакой другой момент в жизни не вызывал желания закричать от красоты происходящего.
Гидеон занимался любовью так же, как делал все остальное: чрезвычайно умело и полностью отдавая себя делу. Хоуп закрыла глаза и позволила ему любить себя. Он заполнил ее тело, подвел к самому краю и удерживал там. Ленточки удовольствия танцевали внутри нее, сильные, многообещающие и требовательные. Как раз тогда, когда она почти достигла вершины, он отстранился и замедлил темп, затем начал снова.
Она открыла глаза и прошептала:
— Ты мучаешь меня.
— Совсем немного.
Комната была темной благодаря плотным шторам, которые скрывали окно и французские двери. Не будь здесь так темно, она никогда не заметила бы сверкание крошечных искорок в радужке зеленых глаз Гидеона.
— Ты снова светишься. — Странно, но она больше не находила этот факт удивительным.
— В самом деле?
— Это красиво. — Она передвинула ноги так, чтобы обхватить его бедра, приподнялась навстречу Гидеону и притянула его к себе, побуждая полностью войти в нее. На сей раз он не отстранился, а стал погружаться все глубже и тяжелее, быстрее и полнее до тех пор, пока она не закричала. Освобождение пронзило все тело и длилось дольше, чем должно было, если судить по ее прежнему опыту. Она снова вскрикнула и вцепилась в плечи Гидеона. Он последовал за ней, содрогаясь внутри нее и снаружи.
В конце концов, он тоже обессилил и опустился на нее сверху, продолжая обнимать и оставаясь внутри. Когда он, наконец, поднял голову, чтобы посмотреть на нее, она слегка вздрогнула от удивления.
— Ты придаешь совершенно новое значение слову «послесвечение», Гидеон.
Он действительно немного светился. Его глаза сияли необычным зеленым светом, а тело окутывала едва различимая искрящаяся люминесценция.
— Это… нормально?
Он отстранился, физически и мысленно, и откатился от нее.
— Такое случалось раз или два. И я точно не назвал бы это нормальным.
Она протянула руку, желая прикоснуться к нему, остановить, сказать, что она не жалуется. Даже наоборот. Но он оказался проворней и поднялся с постели прежде, чем она успела дотронуться до него, и направился в ванну.
***
Он едва знал Хоуп Мэлори. Итак, она была великолепной, горячей, видела, что он умеет делать и не бросилась наутек, будто спасаясь от монстра. Пока. Кроме того… дерьмо, не могло быть никакого «кроме того».
Она была интересным развлечением, вот и все. Секс с ней положит конец нежелательному партнерству. Теперь она должна попросить перевода, а именно этого он хотел больше всего на свете. Так к чему же это проклятое сияние?
Ей просто показалось, вот в чем дело. В следующий раз, если только он будет, ничего необычного не случится. В конечном счете Хоуп убедит себя, что увиденное было лишь игрой света или следствием настолько сильного оргазма, что она временно потеряла четкость зрения.
А у нее действительно
Ничего особенного. Так внушал он себе, когда однажды влюбился. Но та женщина увидела лишь крупицу его истинной сущности, и это стало концом. Те короткие отношения разбили вдребезги его мечту о присутствии в жизни чего-то нормального. В итоге ему удалось забыть ту женщину и точно также он выбросит из головы Хоуп.
— Это все Эмма заморочила мне голову, — пробормотал он в зеркало, изучая непривычно голый подбородок. — А еще Данте со своей проклятой бирюзой.
Внезапно он увидел в зеркале отражение Эммы и инстинктивно схватился за полотенце, прикрывшись прежде, чем повернуться. Сегодня она явилась в образе пятилетней девочки, снова одетая во все белое, и парила над ванной. Ее темные волосы немного вились и были заплетены в две длинные косички.
— Привет, папочка. Ты звал меня?
— Нет, я тебя не звал.
— Я слышала, как ты произнес мое имя, — запротестовала она с простодушием и настойчивостью упрямой маленькой девочки.
Ужасающая мысль пришла в голову.
— Ты появилась только что?