Река твоих отцов

В вагоне на время водворилась тишина. Но вдруг с верхней полки, куда залез старый ороч с веслами, послышалось пение. В первый момент оно показалось грустным, даже тоскливым, но чем дальше, тем больше живых, радостных ноток вплеталось в мотив. Старик что-то пел на родном языке, и я мог разобрать только слова «Тумнин» и «Николай Павлович».

Я спросил рыбака, который вез тайменя, о чем поет его сородич, и он ответил:

— Тимофей Иванович поет так: «Быстрый Тумнин, родная река ороча, бежит далеко. Много пушного зверя в тайге. Много рыбы в реке. Ты, Николай Павлович, добрый друг орочей, много зим живешь с нами, много помог нам. Большую рыбу везем тебе, живую рыбу везем тебе. Кушай, пожалуйста, Николай Павлович!» — И добродушно добавил: — Тимофей Иванович всегда, что думает, то и поет…

Даша спросила:

— Кто же такой Николай Павлович? Уж очень, наверно, хороший он человек, если о нем песни складывают?

— Учитель он!

— Учитель? — переспросила Даша. — Я тоже… учительница…

— Значит, тоже человек хороший, — коротко засмеялся ороч и узкими глазами в упор посмотрел на девушку. — Если хочешь, к нам в Уську поедем. Совсем не худо у нас! Верно говорю, Василий Терентьевич?

— Верно, ама![1] — ответил голос из другого купе, и сразу же оттуда показался среднего роста стройный юноша в лыжном костюме. Обращаясь к Даше, он сказал: — Конечно, приезжайте в Уську, в наш лесной интернат. Со временем и о вас наши люди песни петь будут.

— Что вы, что вы! — смутилась Даша. — Чтобы об учителе народ складывал песни, надо заслужить. А я только-только пединститут окончила. Даже не знаю, куда меня из Совгавани пошлют.

— Оттуда далеко не пошлют, — авторитетно заявил Костя.

— Во всяком случае не дальше нашей Уськи, — добавил Василий и спросил отца: — Верно, ама?

Тот закивал головой.

Даша не стала спорить. Мысль о том, что ее в самом деле могут послать в Уську, где живут эти добрые орочи, так благодарные учителю, даже порадовала ее. Ведь сама она эвенка, и судьба ее сородичей во многом похожа на судьбу орочей. А когда в институте распределяли молодых учителей, Даша попросила, чтобы ее послали в одну из далеких северных школ.

Теперь ей захотелось побольше узнать о Николае Павловиче, — узнать, какой он из себя, с чего начал свою работу в орочской лесной школе, чем заслужил такую любовь этих людей. И она решила, что будет просить в городском отделе народного образования, чтобы ее непременно направили в Уську.

Меж тем совсем рассвело. Над тайгой поднялось солнце, с первой же минуты очень жаркое.

Лес сразу наполнился разноголосым пением птиц. Небольшими стайками вылетали они из зарослей и кружились в воздухе. А иглохвостые стрижи, быстро набрав высоту и сделав несколько стремительных кругов, не сбавляя скорости, ринулись к реке, заскользили по ее гладкой поверхности и с жадностью стали зачерпывать воду широко раскрытыми клювами. Напившись, они снова взмыли в небо и уже долго оставались в голубой выси. «Значит, — подумал я, — день сегодня будет хороший…»

Кряхтя слез с верхней полки Тимофей Иванович. Он оказался ниже среднего роста, с красноватым скуластым лицом, стянутым мелкими морщинами. Его узко поставленные глаза под одутловатыми веками сонно моргали Поежившись, почесав грудь, он присел на краешек скамейки, достал из глубокого кармана штанов трубку; не спеша набил ее табаком из кожаного кисета и закурил.

— Скоро, однако, Уська? — глуховатым голосом спросил он рыбака.

— Скоро, Тимофей Иванович.

— Ладно, пускай. — Помолчав с минуту, он попросил сородича уступить место около окна. Пересел, подобрал под себя ноги, обутые в легкие ичиги. Подперев кулаками лицо, устремил глаза в одну точку и долго сидел так, занятый своими мыслями.

«Вероятно, — подумал я, — старик сейчас опять запоет».

И даже представил себе, о чем будет его новая песня. Наверно, об утренней тайге, разбуженной зарей и птицами, о родной реке, бегущей рядом с поездом, о сопках, осененных свежим росистым лесом, и, возможно, опять о русском учителе Николае Павловиче…

И точно, Тимофей Иванович запел, но, к сожалению, слова новой песни были мне не понятны, а спросить Терентия Ивановича или его сына, о чем теперь пел их сородич, я просто не успел.

Промелькнул высокий домик с башенкой — полустанок. Заскрипели тормоза, сдерживая вагоны на крутом спуске. Тумнин ненадолго ушел в заросли, потом снова с шумом вырвался оттуда и забурлил на перекатах. Утренние тени отодвинулись к сопкам и стали взбираться на лесистые склоны.

Оставив справа от себя реку, поезд въехал в довольно широкую долину, на дне которой теснились бревенчатые дома.

Это была Уська-Орочская.

Николай Павлович

Василий Акунка прямо со станции ведет меня речным берегом к дому учителя Сидорова.