Рехилинг

Я, кстати, интуитивно понимала причину. Мужчины нанесли ей травму, и она только что согласилась послушать другого мужчину и пошла с ним в квартиру, чтобы спокойно поговорить. Увидев подростка-девушку, ей должно было стать хуже от осознания своего положения. По интонациям мне показалось, что папа разговаривал с ней наравне, он ни разу не дал понять, что он сочувствует, это в таком деле самое опасное. Человек презирает себя, он на краю, и, если уловит в чужих глазах неверную реакцию, может рвануть, как раненое животное.

Папа, как всегда, подразумевал, что я могу добавить неточное действие к сложной партитуре его эмоционального сценария, который он только что на лестнице придумал. Папа, как всегда, меня недооценивал.

Однако я не стала спорить, а скрылась. По звуку открывшейся двери, по тяжёлым осторожным шагам, прошествовавшим направо к кухне, я догадалась, что девушка уже решила остаться жить на земле, теперь ей нужен проводник обратно в нормальную жизнь.

В комнате громко тикали часы – настенные деревянные, похожие на гроб для маленькой птицы, например скворца. Безмолвные растения, увивающие стены как гобелен, щедро делились со мной покоем, но я всё равно волновалась, тело вибрировало. За окном припозднившаяся мамаша вывела гулять ребёнка в комбинезоне. Ребёнок крутился на железной карусели. В сумерках было уже не различить цвет одежды.

По затихавшему бубнежу за стеной я пыталась определить ситуацию.

На подоконнике стояли стеклянные банки с крышками, в которых отстаивалась водопроводная вода для полива цветов. Я слила воду из одной банки в горшок большого красного куста с мясистыми листьями и попыталась лучше услышать то, что за стеной, прислонив пустую банку как усилитель звука. Вопреки увиденному в фильмах это не помогало. Я слышала интонацию, но не разбирала слов.

Девушка рассказывала папе всю свою жизнь, периодически протяжно, с подвываниями, рыдая.

По тому, что я успела увидеть – её спине, мелькавшим длинным ногам в чёрных, не по-зимнему прозрачных колготках, по тяжёлым шагам, запаху духов, оставившему шлейф в коридоре за дверью, по её реакции на моего папу, импозантного мужчину, который сумел внушить ей доверие, – я понимала, что девушка красива вульгарной, прямой красотой, которую любит подчёркивать косметикой и вызывающей одеждой: привычна к мужскому вниманию, ищет его и самоутверждается им.

Несколько раз свистел закипавший чайник. Папа редко и тихо шелестел, задавая вопрос.

Грудной голос девушки с низкими, соответствующими комплекции нотами лился, как ручей в лесу, – коряво, бурно, но красиво.

Создавалось впечатление, что с девушкой впервые говорили как с человеком, она, видимо, была из низов. Из тех, что жили за рекой, на Завеличье, в районе деревянных так называемых «частных домов». Оттуда редко приходили гулять в центр, где жили мы.

На Завеличье девушки по вечерам гуляли с местными парнями, среди которых самые смелые и лихие были бандитами. Такие с девушками не разговаривают – не о чем. Что их связывает? Секс? Бедность, ярость? Впервые её кто-то слушал, рассказ о её чувствах, её судьбе. Я понимала, что папе было легко найти с ней общий язык, он всю жизнь провёл то в операционных, то в личных драмах, то в писании романов, а теперь вот стал врачом «Скорой помощи». В экстремальных точках, которые даёт жизнь, он был близок этим простым людям, которые могут спрыгнуть из окна, даже не понимая, что с ними происходит, неспособные выразить свою жизнь словами.

Вышла луна и светилась бледно на серо-стальном небосклоне, проявляя частично месяц буквой «С» на своём боку. Это значит, луна стареет. А если месяц как часть буквы Р, то луна растёт. Так говорила бабушка.

Послышались папины торопливые шаги. В прихожей располагался чёрный телефонный аппарат с кучей записочек вокруг, перед большим зеркалом, у которого прихорашивались все эстеты, члены нашей маленькой семьи, с пластмассовой плоской расчёской, которая одна подходила светлым и мягким волосам нашей породы. Папа набрал номер и с новыми интонациями попросил подстанцию «Скорой помощи» связать его с бригадой его товарища, Льва Ивановича, бригадой номер один – с психбригадой. Дождался ответа, очень коротко и очень тихо попросил коллегу приехать к нему домой. «Девушка, двадцать лет, после изнасилования».

Вряд ли наша гостья это слышала. Я высунулась в коридор, уже очень сердитая.

– Папа, ты меня запер, я даже в туалет не могу выйти!

– В туалет иди.

Я пробежала тенью к ванной комнате. Через болтающиеся шторы из бамбука, служившие кухне дверью, было видно подобравшую ноги калачиком на диване крупную брюнетку в чёрном платье, кожаная куртка лежала рядом. Она отклонила голову на спинку дивана в расслабленной позе. В руках она держала бабушкину чашку в горошек. На столе были разбросаны фантики от конфет.

Я бросила пристальный взгляд на её лицо, но она не почувствовала и не ответила на него, она смотрела в окно, на падающий в свете фонарей снег.