Реки не замерзают

«Глаза бы мои не видели, уши не слышали», — думал Петр, но о товарище бывшем, нет-нет, да вспоминал. Тем более, как узнал, что женился тот таки на Клаве, и зажили они в отцовском гусинском доме. «Вот ведь подлец! Мне же назло, — кипел как самовар Петр. — И не собирался, а женился. Ну, погоди же у меня!» Рождались в голове фантастические картинки о том, что, будто бы, приедет он однажды в Гусинец сущим богачом, на персональной «Волге», с карманами, набитыми деньгами. «Лопнет тогда Колька от зависти. Хватит его удар, — недобро мечтал Петр, — и на кладбище его — туда и дорога! А Клавка мне в ноги упадет: прости, мол, ошибка вышла, не признала тебя в свое время. А я — ноль внимания. Я еще и на могиле его спляшу. А что? Спляшу! Русскую плясовую. Так и завелась в его душе, как раз в той самой темной ямине, дурная мысль — сплясать на могиле бывшего сотоварища — пристала, как пластырь к болячке. Просто беда!

Он, как один оставался, так иной раз и впрямь плясал, воображая невесть что. Вроде бы как репетировал…

* * *

А жизнь шла своим чередом. Петр Петрович переехал в город Псков, устроился на машзавод, в общежитие комнату получил… Потом, как время прошло, женился, дите первое родилось, а через год другой он и квартирой однокомнатной обзавелся. Повезло, что называется. Но богатства никакого так и не нажил. В мечтах все схоронилось: и «Волга», и сберкнижка со многими нулями, и раздутые от денег карманы… Про Николая теперь вспоминал редко: так, как выпьет иной раз в праздник какой, но русская плясовая в памяти засела крепко. Иногда он срывался и зачинал в квартире дикий танец. Плясал с остервенением, выкидывая ноги высоко вверх. Детей пугал, а жену - кому сказать? - доводил этим прямо до исступления. Про Николая с Клавкой краем уха слышал, что тоже где-то в городе обосновались. Колька мечту свою исполнил, выучился-таки на начальника, важным стал.

Может быть, так и прожил бы Петр Петрович врозь со старым дружком, не сталкиваясь, как говорится, лбами, да и позабыл бы того вовсе; раз от разу реже приплясывал бы себе после двухсот граммов выпитого, попыхивая, как выкипающий самовар, но вмешалась та самая судьба-судьбинушка. К той поре оттрубил Петр Петрович на родном заводе более пятнадцати лет. Очередь подходила на расширение жилплощади, так что на досуге уж обдумывали с женой какую мебель прикупать, но тут принесла нелегкая на их завод злополучного дружка-приятеля Кольку, теперь уж Николая Антоновича. Определился тот мастером в соседний цех. Петр Петрович первым про то узнал; а как узнал — так душа разом и обмерла. Прилила к груди слабость и вязкая тяжесть обволокла сердце. «И что за напасть? — думал. — Не бить же меня будет, да и не такой дюжий мужик-то Николай». А тот, кстати сказать, постарел — тут уж без дураков — животик основательно распирал пиджачок, плешина вылезла на лоб, да и лицо скуксилось, покраснело, еще и очки кургузые на нос прилепились. В общем, — никакой тебе мужицкой стати и вида — все растерял. Не мужик, а плюнуть и растереть. «И на кого меня Клавка променяла?» — дивился Петр Петрович, но все равно боялся встречи и как мог ее берегся: в другую смену перевелся и следил, чтобы не перекрестились их пути. «Работяг, как я, много, — успокаивал себя Петр Петрович, — авось и не повстречаемся. А то, может быть, и уйдет куда-нибудь Колька?» Но тот не уходил, и пути их все же вскоре перекрестились…

  Пришел как-то Николай Антонович по надобности на завод не в свою смену, и лоб в лоб столкнулись они в раздевалке, прямо у шкафчика Петра Петровича (и зачем, окаянный, забрел-то сюда?). Закаменел Николай Антонович лицом, очки зачем-то снял, взялся протирать… но узнал. Узнал!

— Вот так встреча! — сказал он ровным, спокойным голосом (однако, видно было, что переворачивает его всего, что нелегко дается ему это его спокойствие). — Ты что тут делаешь?

— Я-то? — не сразу отозвался Петр Петрович, — я-то тут работаю, уж боле пятнадцати лет будет…

И вдруг закипело у него внутри, наперло, выплеснулась из ямины какая-то чернота. Одним словом, не сдержал себя и про страхи давешние все разом позабыл.

— Шестнадцать с гаком, если точнее, — выпалил он, — а вот тебя-то какой леший принес? Неужто места мало в городе? Специально, знать, разыскал? Счеты сводить собрался? У, лешак!

—        Ты чего мелешь? — поперхнулся на вздохе Николай Антонович, разом побагровел лицом и задышал часто-часто, как брошенная на берег рыба. — Что ты несешь? Я тебя искал? Да на кой ты мне сдался, брюхо толоконное? Ты ведь Клавдию мне простить не можешь, да? Что она меня выбрала? Так ты кто? Небось, работяга простой, а я «руководящее звено», скоро в замначальника цеха выйду. Понимаешь разницу?

—        Да знаю я тебя, ботало коровье, — взорвался в ответ Петр Петрович и резко рубанул воздух рукой — ты не бельмеса правды не скажешь. Она тебя выбрала? Да украл ты ее! Из зависти и злости. Ворюга ты! Тоже мне, начальничек, очки нацепил… Не боюсь я тебя! Так и знай и запомни, я еще на похоронах твоих погуляю и спляшу вприсядку. Так и знай!