Реки Вавилона

— Ты не принимаешь, я не принимаю, и большинство людей, находящихся здесь, не принимают. Но есть и такие, которые хотели бы их принять. Закон Божий учит нас, что в подобных ситуациях каждый человек должен сам решать вопросы, касающиеся его судьбы.

— Я не помню, чтобы об этом говорилось в Библии или в Талмуде. Похоже, вы сами выдумываете законы, устраивающие вас.

Раввин Левин рассмеялся.

— Тебя трудно обмануть, Иаков Хоснер. Но я скажу тебе то, о чем действительно говорится в Священном Писании. Самоубийство — это грех.

— Ну и что?

— Что? Тебе бы надо быть более информированным. Здесь присутствуют шестеро молодых людей, переводчики и секретари — две девушки и четверо юношей. Они активные участники Лиги обороны Масады[10].

— И что дальше?

— Они уговаривают людей принять то же решение, которое приняли последние защитники Масады, когда поняли, что больше не в силах удерживать крепость. То есть покончить жизнь самоубийством. Мне бы этого не хотелось, и думаю, тебе тоже. — Раввин бросил колючий взгляд на Хоснера.

Хоснер вытер вспотевшую шею. Ветер начал вздымать пыль, кружа ее над холмом. На дальнем берегу Евфрата тянулась бесконечная болотистая равнина. А когда-то там росли деревья, колосились поля высокой пшеницы, и путникам, приближавшимся с запада по древней Дамасской дороге, открывалась величественная панорама Вавилона. По этой дороге и пришли сюда пленные евреи. Должно быть, Вавилон выглядел тогда очень привлекательно.

— Ну, что скажешь? — спросил раввин.

Хоснер посмотрел на него и заговорил медленно и тихо:

— Вавилонский плен… концлагеря… погромы… Вы считаете, что еще живые люди совершают преступления против… я имею в виду, когда сопротивление становится невозможным… физически невозможным… человек просто… просто решает покончить со всем, черт побери. Чтобы не подвергаться унижению, насилию, пыткам. Человек расстается с жизнью, прежде чем они…

— Только Бог решает, кому умирать, а кому нет! Но не человек. Не Иаков Хоснер. Я этого не допущу! Мы не имеем морального права лишать себя жизни.

Хоснер снова вспомнил Авидара. Потом подумал о Мириам Бернштейн. Между двумя этими крайними философиями должен был быть компромисс.

— В самом конце, когда спасти ситуацию будет уже невозможно, те, кто пожелает сдаться, найдут способ сделать это. Те, кто решат сражаться до конца, будут сражаться. Ну а те, кто пожелают покончить жизнь самоубийством, исполнят свое желание. У вас есть еще что-нибудь ко мне, рабби?

Раввин Левин посмотрел на Хоснера взглядом, в котором смешались боль и отвращение.

— Соломоново решение. Но кое-что в этом решении не устроит и тебя. Если бы те две женщины согласились на блеф Соломона и позволили разрубить ребенка на две части, то царь Соломон оказался бы в положении убийцы, а не справедливого судьи. Вот и ты окажешься в положении убийцы. Твой компромисс для меня неприемлем. — Раввин замахал руками, голос его зазвучал громче. — Я настаиваю на том, чтобы ты сейчас же разрешил сдаться тем, кто хочет это сделать, и чтобы запретил самоубийства и даже какие бы то ни было разговоры об этом!

Хоснер заметил в руке раввина какой-то предмет, однако не мог как следует разглядеть его. Раввин продолжал кричать, но Хоснер остановил его, положив руку на плечо Левина и тихо сказав:

— Я не знаю. — Он опустил голову. — Я просто не знаю, рабби. Я устал от всего этого. Похоже, у меня уже нет желания выполнять роль командира. Я…

Раввин Левин тихонько взял Хоснера за руку.

— Извини, давай пока оставим этот разговор. Ты выглядишь очень усталым. Послушай, даю тебе слово, что не буду торопить тебя с принятием решения, пока ты не отдохнешь… пока не будешь чувствовать себя лучше.

— Хорошо. — Хоснер тут же пришел в себя. — Но и позже мне не хотелось бы возвращаться к этому разговору. — Он посмотрел на предмет в руке раввина. — Что это?

Левин понял, что столкнулся с сильным противником. Он одновременно и злился на Хоснера, и восхищался им.

— Что? — Раввин посмотрел на свою руку. — Ах, это просто мерзость. Я с большим отвращением взял ее в руки. Какой-то идол. Бекер нашел его, когда рыл могилу.

Хоснер вгляделся повнимательнее. Это была статуэтка крылатого демона, сделанная, похоже, из терракоты, хотя на секунду у Хоснера мелькнула дикая мысль, что это что-то вроде мумии. У демона было тело изможденного мужчины с преувеличенно большим фаллосом и самым отвратительным лицом, какое только приходилось встречать Хоснеру в произведениях искусства.

— Думаю, эта находка очень обрадует старину Добкина. Он надоел всем своими просьбами просеивать землю при строительстве укреплений. Позвольте мне забрать это.

Раввин повернул в руке статуэтку и вгляделся в ее лицо.

— Он действительно уродлив до безобразия, чтобы находиться в солнечном Божьем мире. Он принадлежит к другому времени и должен оставаться во мраке. — Раввин с такой силой сжал в руке статуэтку, что у него побелели костяшки пальцев.

Ошеломленного Хоснера словно парализовало. Порыв обжигающего ветра закружил пыль вокруг него, заслонив на секунду все перед глазами. Он закричал сквозь ветер и пыль: