Реквием для свидетеля

Першин понял, что не уснет, но вставать было незачем — в такое время некуда идти, некому звонить, а если бы и было кому, он не стал бы этого делать, чтобы ненароком не вызвать к себе сочувствия. Рассветы в его жизни становились наваждением. Именно в это время его затолкали в черный автобус, в такое же время он переплывал туманное озеро, убегая из неведомого «графства»; на рассвете погибла «скорая», и Катя… да, Катя Масличкина тоже умерла в половине четвертого утра.

«Все менять, все! — пришел к окончательному решению. — Ругать перемены — все равно что зажигать свечи для слепых. Они — условие жизни. Нужно издать книгу в том виде, в котором она существует; жениться на Вере, приняв ее такой, какая она есть; уехать куда-нибудь за границу, все равно куда, лишь бы уехать, начать все сначала, пока есть время…»

Гонимые ветром тучи уплывали в неизвестность. Желтая, не очень отчетливая, но все же до боли знакомая звезда заглянула в окно. Он даже не успел разглядеть ее как следует: прощально мигнув, звезда заползла за тучу и исчезла. Была это какая-нибудь проксима-Центавра или Бернарда, но именно она однажды указала ему путь к спасению, и появление ее теперь Першин счел неслучайным.

Память вернула его на болотистый берег туманного озера, заставила пройти весь путь с того момента, когда Высокий втолкнул его в черную незнакомую комнату: «Свет не включать. Ничего не трогать». От границы света и тьмы лента воспоминаний принялась раскручиваться медленно, события возобновились во всех подробностях…

Першин протянул руку, нащупал на тумбочке бензиновую зажигалку. В отсвете воспламенившегося фитиля увидел восемь голов, убранных париками и камуфляжами. Все смотрели на него глазами Графа — чуть раскосыми, словно подтянутыми к вискам.

Тоненькие аккуратные складки за ушами и у основания волос — свидетельство недавней пластической операции. Не молодиться же он хотел?.. Региональную кожную пластику производили для изменения внешности?.. или чтобы скрыть дефект — родимое пятно, шрам, ожог?..

Першин снова крутанул рифленое колесико и увидел картину в металлической рамке — озеро, дома… Надпись на обороте: «ТУМАН НАД ОЗЕРОМ». Худ. В. Маковеев. 30x21. Цена 6 руб.»…

Он вскочил и опрометью бросился на кухню. Теперь стало ясно, что именно разбудило его в четвертом часу. Мозг проделал сизифову работу, мысль прошла неоправданно витиеватый путь: в подсознании отложилась знакомая фамилия, потом был сон, предшествовавший прозрению: озеро!..

«…привлекли наибольшее внимание посетителей. Первые картины Маковеева появились шесть лет тому назад — их можно было видеть на вкладках иллюстрированных журналов и коллективных выставках. Этюды, передававшие прелесть маленьких уютных уголков природы, тиражировались и покупались охотно. В радостном ликовании весны («Вешние воды»), в напряженной тишине ночного леса, подсвеченного ощутимо приближающимися охотничьими факелами («Ночная охота»), угадывается присутствие лирического героя, гамма его настроений. Добрый ли провинциализм, ностальгия ли по «малой родине», подсознательное ли чувство протеста против молоха тотальной индустриализации сотворили особый мир, индивидуальный почерк.

Корни его самобытности уходят в благодатную почву передвижничества, ростки тянутся к полотнам Репина, каждое из которых несет свое особое чувство, живительная влага черпается из «Озера» Левитана, в котором, как в волшебном зеркале, каждый может увидеть отражение своей души…»

Секундное появление звезды уже не представлялось Першину мистификацией. Как никогда остро он ощутил неслучайность всего происходящего с ним, влияние высшей воли, вытолкнувшей из подсознания все, чему не дано было исчезнуть и что должно было непременно иметь продолжение.

Першин умылся, сварил крепкий кофе. Очень нужно было позвонить Вере — прямо сейчас, не откладывая; он был уверен, что звонку она обрадуется, встретит его на Тверской-Ямской. Но с нею была Нонна, так не вовремя оказавшаяся на и без того узкой тропе.

Женщина-администратор выставочного зала на Тверской-Ямской координатами Маковеева не располагала, но дала Першину телефон секретариата Союза художников. Звонить пришлось четырежды: чиновники от искусства отсылали его друг к другу, уверяли, что не знают, как отыскать живописца, или просто отказывались давать его адрес неизвестному, будто он был шпионом и претендовал на творческие секреты. Какая-то доброхотка все же смилостивилась, не поленилась заглянуть в справочник Союза и продиктовала: «Записывайте… Маковеев Владимир Иванович… город Иркутск…»

— Что-о?! Алло, алло!.. Я не расслышал…

— Иркутск, Иркутск!., улица Декабристов… дом пять…

Телефон Першин записывать не стал, поблагодарил женщину и повесил трубку.