Реквием для свидетеля

— Простите нас, — сказала Першину. — Его тоже можно понять — привык командовать.

— Вы не беспокойтесь, — улыбнулся Першин. — На вашей жизни мое появление не отразится плохо. А не приди я — и вы, и Вера мучились бы из-за разлуки. Зачем же страдать от холода, если можно заткнуть дыры?

Через полчаса пришел Сергей — флегматичный увалень на голову выше Першина, — они оказались за столом впятером, а с учетом того, кого Вера носила под сердцем, — вшестером, значит — в подавляющем большинстве.

От Сорокиных, сославшись на ночное дежурство, Першин вышел в одиннадцатом часу. Тучи иссякли, стекли на землю, и на подсвеченном умытой Москвой небосклоне проблескивали первые звезды.

На Сухаревке Першин позвонил из автомата.

— Господин Григорьев?

— Кто спрашивает? — не слишком приветливо отвечал Григорьев похмельным голосом.

— Фамилия моя Першин, но она вам ни о чем не скажет. Не могли бы мы с вами где-нибудь встретиться? Это важно для нас обоих.

— Почему вы так думаете? — не сразу откликнулся на предложение журналист.

— Вы писали о налете на Можайском шоссе. Я могу сообщить кое-какие сведения, которые вас заинтересуют.

В трубке снова наступила тишина. Скорее всего Григорьев чувствовал, чем чреват интерес к этим сведениям, и опасался встречи с незнакомцем.

— Не бойтесь, — догадался Першин, — я не причиню вам зла.

— Если бы боялся, то не писал бы на эти темы! — недовольно парировал Григорьев. — Когда и где?

— Сейчас. Мне дорого время. А где — определите сами, у меня есть машина.

Пауза.

— Приезжайте в бар гостиницы «Алтай».

— Я не знаю вас.

— Бармен вам покажет.

— До встречи, — сказал Першин, но Григорьев уже повесил трубку.

Макс, как пожелал представиться сам журналист, оказался худощавым высоким человеком лет сорока, чье пристрастие к спиртному уже успело отразиться на одутловатом, со впалыми щеками и отеками у выпуклых глаз лице.

Загорелые его кисти с длинными пальцами пианиста лежали на полированной стойке бара спокойно, голова поворачивалась с величавым достоинством, и рукопожатие оказалось неожиданно крепким.

— Я могу включить диктофон? — спросил он у Першина, когда тот, справившись у бармена, занял свободное место за стойкой рядом и заказал себе минеральной воды со льдом.

— Как хотите.

— Так что же заставило вас разыскать меня?

— Мне нужна ваша помощь. По вашей статье я догадался, что вы аккредитованы на Арбатской площади, это так?

— Не я же один, — неопределенно повел бровями Григорьев и щелкнул изящной электронной зажигалкой на цепочке.

— Послушайте, Макс, мне срочно нужны данные об одном человеке. Ничего секретного — скупая анкета. Но вы же понимаете, что если я приду в пресс-центр Минобороны, то меня просто арестуют.

— Только на одного? — усмехнулся Григорьев и подозвал бармена: — Боря, повтори!

— Хотя бы.

— Вы кто, киллер?

— Хирург.

Это произвело на Григорьева впечатление большее, чем если бы Першин назвался киллером или даже адмиралом британского флота.

— И муж Луизы Градиевской, которого городская прокуратура подозревает в ее убийстве…

Бармен поставил перед журналистом рюмку с темной вязкой жидкостью. Тот пригубил зелье, почмокал губами и покачал головой с видом заправского дегустатора, но промолчал, очевидно, давая таким образом понять, что пока информация для него никакого интереса не представляет.