Реквием в Брансвик-гарденс

– Не важно, кто говорит правду, – ответил суперинтендант. – И я, конечно, не стану делиться информацией с кем бы то ни было. Думается, как и миссис Парментер. Как она сегодня себя чувствовала с утра?

– Сам я не видел ее, сэр, но Брейтуэйт говорит, что она очень расстроена и все переживает вчерашнее потрясение. Однако она – женщина отважная. Вы хотите с кем-нибудь побеседовать, сэр? Я могу позвать сюда мистера Мэлори или мистера Кордэ.

– В порядке любезности можете сообщить миссис Парментер о том, что я здесь, – ответил Питт. – Однако мне нет необходимости беседовать с кем-либо из домашних… благодарю вас. Я бы хотел осмотреть кабинет.

– Да, сэр. Он заперт. У вас, кажется, есть ключ?

– Да, есть, благодарю вас.

– Хорошо, сэр. Вам что-нибудь нужно? Быть может, чашку чая?

– Разве что через час, спасибо, – поблагодарил Томас, после чего извинился, поднялся по черной лестнице и, пройдя по коридору, отпер дверь кабинета.

Комната находилась в том же состоянии, в котором он ее оставил. Возле стола темнели кровавые пятна. Нож для разрезки бумаг оставался в дальнем углу, в том месте, куда упал. Невозможно было усомниться в том, что именно он был орудием убийства… как и в том, что к нему могли прикоснуться еще чьи-то руки. Свидетельство оставалось, однако обсуждать его не приходилось.

Остановившись перед ножом, полицейский замер, пытаясь представить себе вчерашнюю трагедию. Сейчас это было несложно сделать, однако что же происходило между Рэмси и Витой в предшествующие годы? Или, точнее, что произошло с ним? Каким образом сомнения настолько исказили его мышление и ощущения, что из любящего мужа, посвятившего свою жизнь заботе о человеческих душах, он превратился в человека, настолько одолеваемого страстями, что позволил себе вступить в любовную связь с женщиной, которую презирал, да еще под собственным кровом… а когда она принялась шантажировать его своею беременностью, убил ее, после чего попытался убить собственную жену?

Вполне возможно, что ответ заключался в его безумии – одновременно очевидном и совершенно непонятном.

Вернувшись к столу, Томас начал проглядывать сложенные стопками бумаги. Если Рэмси и Вита поссорились из-за писем, таковые должны находиться сверху, так что их можно было легко увидеть. Рэмси находился в кабинете, когда его жена вошла, а значит, она и не искала их: взгляд ее наткнулся на переписку случайно. А после этого у нее не было никакой возможности их убрать.

На самом верху оказалась статья о Святом Павле. Под ней лежал сложенный пополам набросок проповеди по Посланию Святого Иакова под заглавием: «Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Господа, дающего всем просто и без упреков, и дастся ему!»[22]

Еще ниже оказались два коротких письма из заграничных миссий – одно из Африки, другое из Китая. Вновь сложив их в стопку, полицейский посмотрел на поверхность стола. На ней располагался переплетенный в красную кожу томик «Размышлений» Марка Аврелия. Труд философа-стоика, пусть и римского императора, не очень подходил к образу клирика англиканской церкви, однако вполне соответствовал сложившемуся у Томаса представлению о Рэмси. Сухая, смелая и неутешительная мудрость этого римлянина, должно быть, в точности соответствовала философии покойного. Так сказать, это был голос его спутника по жизни. Рядом с этой книгой обнаружилось с полдюжины бумаг, написанных двумя разными людьми. Суперинтендант взял первую, исписанную аккуратным и точным почерком с открытыми греческими «E». Почерк Рэмси. Питт определил это по прочим находившимся на столе бумагам. Он начал читать:

О самая дорогая моя, как могу выразить тебе все то одиночество, которое ощущаю, когда тебя нет рядом? Расстояние между нами неизмеримо, но мысль способна пересечь его, и я могу дотянуться до тебя умом и сердцем в тот краткий миг, за который мне удается найти уединенный уголок, куда могу призвать тебя перед оком моего сердца.

И тогда время исчезает, и мы снова, как прежде, можем гулять и разговаривать. Я могу поделиться с тобой своими мечтаниями, результатами погружения в те истины и смыслы, которые являются нашим величайшим сокровищем. И я более не скиталец среди чужаков, но вместе с тобой в своем доме. Мы дышим одним воздухом, наши души становятся двумя половинками единого целого…