Реквием в Брансвик-гарденс

Она с вызовом посмотрела на Питта, ожидая его возражений.

– Ну а вы оставите собственного ребенка, если он надоест вам или помешает интересным занятиям? – поинтересовался тот.

– Нет, конечно нет! – резко воскликнула она. – Это совершенно другое дело!

– Я так не считаю, – возразил полицейский вполне серьезно. – Если человек пришел и ушел по своему желанию – это про удовольствие. А любовь – это когда ты подчас делаешь нечто трудное для себя, расходуешь свое время и чувства ради кого-то другого, и если это прибавляет ему счастья, то ты прибавляешь его и себе.

– Звучит как-то помпезно, – заявила художница. – Надо полагать, вы женаты.

– Вы не одобряете брак?

– Я считаю его излишним.

– Спасибо за снисхождение.

Морган вдруг рассмеялась. Смех осветил ее лицо, сгладил его острые углы и сделал ее еще более прекрасной. Но затем он мгновенно исчез, оставив ее печальной и настороженной, как и прежде.

– Ну, некоторым брак безусловно необходим, – неохотно согласилась она. – Той же самой Дженни. Ей не хватило сил отпустить Доминика, когда пришло время.

– Она наложила на себя руки… – догадался суперинтендант.

Женщина вновь отвернулась:

– Быть может. Но кто знает…

– Доминик в этом не сомневался, вот почему он обвинял себя и в отчаянии бежал отсюда. – Питт не сомневался в том, что слова его как минимум близки к истине. – Он не мог жениться на ней?

– Он не мог жениться сразу на них обеих! – проворчала мисс Морган презрительным тоном, бросив на него гневный взгляд. – Дженни не смогла примириться с необходимостью делить его. Она была…

Женщина смолкла и отвернулась.

– …беременна, – договорил за нее Томас. – И очень ранима. Она больше нуждалась во внимании к себе, чем явившаяся по прихоти и ушедшая столь же эгоистично.

Он вспомнил Шарлотту – с острой и всеобъемлющей лаской.

– Она начала понимать, что любовь есть обязательство, – добавил полицейский невозмутимым тоном. – Что надо давать обещания и сдерживать их, быть там, где ты нужна, удобно это тебе или нет. Она стала взрослой… в отличие от всех вас. Вы были заняты игрой. Бедная Дженни…

– Это нечестно! – воскликнула художница раздраженным тоном. – Вас при этом не было! И вы ничего не знаете о том, что случилось!

– Мне стало известно, что Дженни нет в живых, как вы только что это сказали, и я знаю, что Доминик глубоко прочувствовал тяжесть своей вины, потому что мне известно, куда он пошел от вас.

– И куда же именно? – потребовала у него ответа Морган. – С ним сейчас все в порядке?

– А вам не все равно? – приподнял брови Питт.

Рука женщины дернулась назад, как если бы ей хотелось отвесить ему пощечину, однако она не посмела этого сделать. «Не ты ли та, другая?» – подумалось ему. Впрочем, наверное, все-таки это была не она.

– А Юнити Беллвуд здесь бывала? – спросил суперинтендант вместо этого.

На лице его собеседницы отразилось полное недоумение:

– Никогда не слыхала этого имени. Не та ли это девушка, которая погибла на сей раз?

Невзирая на все старания, в голосе ее слышалась нотка печали, а возможно, и вины.

– Да. Только она не кончала с собой. Ее убили. И она также была беременна, – рассказал Томас.

Художница потупилась:

– Жаль. Я поставила бы все что угодно, на то, что он впредь не допустит ничего подобного.

– Возможно, он и ни при чем. Пока не знаю. И спасибо за откровенность.

– У меня не было выбора, – отозвалась женщина недовольным тоном.

Полицейский улыбнулся, шутливо и победоносно.

Домой он явился поздно. Инспектор Телман смог добавить лишь немногое к составленному им представлению о компании, собравшейся на Холл-роуд. В этом доме поселилась горстка людей, искавших некую разновидность свободы, которая, по их мнению, должна была принести им счастье. Однако свобода эта, наоборот, наделила их смятением и трагедией.

Они изменили по крайней мере часть своих обычаев, но не пожелали признать ошибку или отречься от вздорной мечты. О Дженни вспоминали нечасто. Телман узнал о ней от одного из детей, не особо молчаливого десятилетнего парнишки, слишком заинтересовавшегося мрачными историями лондонского Уайтчепела, в обмен на кое-какую фактическую информацию о собственном, на его взгляд, нудном окружении.

– Развратники, – с осуждением проговорил инспектор. – Причем безо всякой причины. Вот если б они были бедными или невежественными…

Он с великим сочувствием относился к старым, больным или бедным, хотя редко кому открывал свои чувства. Однако от тех, кого этот человек ставил выше себя, или тех, кто считал себя таковым, он ожидал высокой нравственности, и если ее не обнаруживалось, относился к таким людям с презрением.

– Никакого почтения, – добавил он. – Никакой благопристойности.