Реквием в Брансвик-гарденс

– От этого зависит твой ланч! – предупредила ее хозяйка дома с искоркой веселья в глазах. – Я весьма симпатизирую тебе, моя дорогая, однако сидеть и обсуждать погоду с кем-либо, даже с тобою, не имею никакого намерения. Кроме того, у нас с тобою нет общих светских знакомых, которых интересно было бы обсудить, a я не люблю разговаривать о друзьях, если нет новостей. Эмили недавно прислала мне письмо, поэтому я все о ней знаю. Дела у нее обстоят превосходно.

– Очень хорошо, – согласилась с улыбкой Шарлотта. – Скажите, вы допускаете, чтобы человек, вера которого является его профессией и определяет его статус, как, впрочем, и моральный кодекс, может быть настолько смущен сомнениями и насмешками атеистов, чтобы потерять власть над собой и убить… в припадке гнева?

Точно ли она сформулировала вопрос?

– Нет, – ответила леди Камминг-Гульд без малейшего колебания. – Если ситуация выглядит подобным образом, я поискала бы мотив, более соответствующий реальному человеку… не столько умственный, сколько коренящийся в страстях. Мужчины убивают из страха потерять нечто, без чего они, как им кажется, жить не могут, будь то любовь, положение или деньги. Или ради того, чтобы приобрести это… вожделенное. – На лице ее читался интерес, однако сомнений не было совсем. – Иногда мужчины идут на убийство, чтобы отомстить за нетерпимое зло, или из ревности к кому-то, по их мнению, захватившему нечто, по праву им принадлежащее. Иногда причиной становится ненависть, обычно основанная на тех же самых чувствах… Их-де каким-то образом лишили любви, чести… или денег. – Веспасия чуть улыбнулась, слегка изогнув уголки губ. – Они будут сражаться за идею, но на убийство пойдут лишь в том случае, если в опасности оказалось их положение, их вера в то, какими они воспринимают себя в мире, в образ их жизни… или в то, что делает жизнь ценной для них, в их представление о ее значимости.

– Эта женщина угрожала его вере, – чуть поежившись, проговорила Шарлотта. Ей не хотелось говорить правду, однако ничего лучшего, чем правда… хотя бы чем что-то правдоподобное… у нее не находилось. – Или же его статусу… как священника?

Старая леди расхохоталась, чуть приподняв тонкое плечо под кружевами и шелком цвета слоновой кости. Гнев и жалость в ее глазах мешались с весельем:

– Моя дорогая, если бы каждый англиканский священник, имеющий какие-то сомнения, решил отказаться от сана, у нас практически не осталось бы церквей! Да и те были бы только в деревнях, где священник слишком много времени проводит с испуганными, больными и одинокими, чтобы читать еще что-нибудь, кроме Четвероевангелия, и не может уделить ни мгновения ученым диспутам. Он не думает о том, каков Бог, потому что уже знает это.

Шарлотта замолкла. Ей совсем не казалось, что Рэмси Парментер обладал знанием подобного рода. И, быть может, именно отсутствие этого знания, пустота, обнаружившаяся в самой середине его бытия, позволила его вере подобным образом обрушиться внутрь.

– Ты взволнована, – проговорила Веспасия мягким тоном. – Почему? Ты беспокоишься за Томаса?

– Нет. Он выполнит свой долг. Конечно, это будет неприятно, однако подобные дела всегда неприятны.

– Кстати, о ком идет речь?

Миссис Питт никогда не лгала этой женщине, разве что косвенно или умалчивая что-то. Солгать ей значило нарушить нечто такое, что невозможно восстановить… нечто невероятно ценное для Шарлотты. Она чуть шевельнулась в кресле.

– В доме находилось трое мужчин, каждый из которых мог оказаться наверху лестницы, когда Юнити упала с нее, – рассказала она неторопливо. – Вторым является Мэлори, сын хозяина дома, собирающийся стать католическим священником…

Гостья не стала обращать внимания на вдруг поднявшиеся брови хозяйки – серебристые и элегантные дуги.

– А третий – это только что возведенный в сан англиканский священник… мой зять, Доминик. Он был женат на моей старшей сестре Саре, убитой на Кейтер-стрит, – закончила миссис Питт.

– Продолжай, моя дорогая…

От взгляда Веспасии невозможно было спрятаться, как невозможно было не ощущать краску, медленно заливавшую щеки Шарлотты.

– Я считала, что люблю его, до тех пор, как познакомилась с Томасом, – проговорила молодая женщина. – Впрочем, нет, не совсем так… Я была безумно влюблена в него. Конечно, я преодолела эту любовь. Я поняла… как мелок и ненадежен Доминик, как легко он поддается собственным желаниям. – Она говорила чересчур быстро и как будто бы не имела сил справиться с собой. – Он был очень красив. А теперь стал еще лучше. Юношеская гладкость и неопытность оставили его лицо. Его черты… очистил… опыт.

Встретив взгляд чистых серебристо-серых глаз леди Камминг-Гульд, Шарлотта заставила себя улыбнуться:

– Теперь я не чувствую к нему ничего, кроме дружбы, – уже достаточно долгое время. Однако я боюсь за него. Понимаете, Юнити была беременна, a я знаю легкомыслие Доминика. Да, он страстно хочет преуспеть в своем новом призвании – я в это верю; это и видно по нему, и слышно из его уст. Однако человек не всегда в силах по собственной воле преодолеть искушение и потребности плоти.