Религия

Пока турки без перерыва взрывали и бомбили со всех четырех сторон, Орланду день и ночь избегал общества Тангейзера. Было совершенно ясно, что он зализывает душевные раны, а его латинская кровь бурлит, подогреваемая придуманными им самим обидами. Тангейзер предоставил тяжкому труду остудить его запал. Он следил, чтобы с мальчиком ничего не случилось, и попросил кое-кого из знакомых делать то же самое. И вот сейчас Тангейзер повел его к кузнице, которую захватил в полное свое владение после гибели оружейника. Три дня, проведенные наедине с наковальней за полировкой и починкой доспехов, упоение вином ностальгии привели в порядок его внутренний мир. Самая важная новость с поля боя — карающий меч ислама, Драгут Раис, смертельно ранен в голову осколком ядра, выпущенного из крепости Святого Эльма, — пришла к нему, словно откуда-то издалека. Гибель истерзанного гарнизона Сент-Эльмо была уже близка. По его подсчетам, в конце этой недели Мустафа возьмет крепость. Значит, настало время заставить мальчишку убраться отсюда.

Тангейзер сварил последний кофе, и, пока каменные ядра долбили донжон у них над головой, обрушивая со сводов дожди штукатурки, они ели варенье деревянной ложкой и оба едва не стонали от удовольствия. Тангейзер не выспрашивал у мальчика, каковы его дальнейшие намерения, ибо Орланду уже поглотил культ смерти и намерения его были очевидны. Наоборот, это Орланду учинил ему допрос.

— Я тот мальчик, которого ты искал, родившийся в канун Дня всех святых, верно? — спросил Орланду.

— Да, ты, — подтвердил Тангейзер.

— Откуда ты знаешь?

— Это было записано священником, крестившим тебя, и подтверждено одним надежным человеком. Орланду Бокканера.

— Я отказался от имени Бокканера — он был свинья, а дети его — поросята. Он никогда не считал меня своим. Он продал меня, как мула, чтобы я скреб корабли. Я умру Орланду ди Борго. — Он посмотрел на Тангейзера, словно ожидая возражений.

— Орланду ди Борго, пусть так, — ответил Тангейзер. — Хотя ты мог бы претендовать и на другое имя, настоящее, если бы тебе хватило сообразительности.

— Значит, это правда? Я бастард леди Карлы?

— Ты ее сын.

— Бокканера говорил, моя мать была шлюха.

— Ну, может быть, он считал ее таковой, если вообще знал, кто была твоя мать, в чем я сильно сомневаюсь. Но он не одинок в подобных мыслях. Мужчины — особенно если они свиньи! — плохо отзываются о женщинах, пожертвовавших своей добродетелью, особенно ради любви.

— Настоящей любви?

— Я знаю леди Карлу, — сказал Тангейзер. — Она не променяла бы свою честь ни на что менее ценное.

Взгляд Орланду блуждал, взволнованный, рассеянный.

— А мой отец? Кто был мой отец?

Тангейзер ждал этого вопроса, он улыбнулся и ответил уклончиво:

— Это тайна леди Карлы, которую она предпочитает не раскрывать никому, это ее право.

Орланду, очевидно, уже разрешил для себя эту загадку.

— Кто-то из рыцарей Религии, да? Такая леди никогда бы… не пожертвовала своей добродетелью ради кого-нибудь ниже рангом.

— Я уверен, она проявила здесь отменный вкус, как и во всем остальном.

— Наверное, это был один из великих рыцарей, который сейчас здесь, в Сент-Эльмо, или в Эль-Борго, да?

При виде восторга Орланду нежданная грусть сжала сердце Тангейзера.

— Я нисколько не сомневаюсь, — сказал он, — что твой отец был в высшей степени необычным человеком.

— Значит, я благородной крови? — спросил Орланду.

— Если хочешь, да, — сказал Тангейзер. — Те, кто гордится этим, ставят благородство крови выше всех остальных достоинств, но лично я считаю: кровь сама по себе мало что значит, на самом деле вообще ничего. Иисус и его ученики были простыми людьми, точно так же, как Парацельс[87] и Леонардо, да и подавляющее большинство гениальных людей разных эпох. Притом немалое число ныне живущих негодяев имеют право зваться благородными. Превосходство, умственное и духовное, если в них воплощается благородство, не течет в наших венах, оно получается из того, как мы проживаем свою жизнь. Но, если отвечать на твой вопрос, я бы сказал: да, ты в полной мере можешь считать себя благородным.

Орланду колебался, словно понимал, что следующая мысль — совершенная глупость, но она мучает его гораздо сильнее остальных. Наконец он выпалил:

— Ты не мой отец?

Тангейзер улыбнулся, он снова был тронут.

— Нет, я не твой отец, но гордился бы, если бы у меня был такой сын. Хотя, если удача на нашей стороне, не исключено, что подобное родство окажется возможным.

Его слова были слишком туманны для мальчика, но Тангейзер не стал ничего пояснять.

— Так почему же он не гордится?

— Кто?

— Мой отец.

— Насколько я понимаю, он не подозревает о твоем существовании. Твоя мать не рассказала ему, оберегая его честь. — Тангейзер видел в его глазах другой невысказанный вопрос и прибавил: — Не думай о леди Карле плохо из-за того, что она оставила тебя. Это было не в ее воле. Могущественные люди не оставили ей выбора, они жестоко наказали ее, когда она была ненамного старше тебя.

Орланду серьезно выслушал его и кивнул.