Религия

Все шеи вытянулись, головы поворачивались вслед за его пальцем, рисующим линию на карте.

— Вторая стена, незаметная с холмов, с амбразурами для пушек вот здесь и здесь, — она разобьет им сердца, когда они с воплями прорвутся через первую стену.

— Почему Кастильский бастион? — спросил Ла Валлетт.

— Из гордости, — пояснил Тангейзер. — Мустафа мечтает отомстить за вчерашнее. Он вне себя. А ярость турка совсем не похожа на ту ярость, какую я видел у франков. К тому же, если он будет атаковать кастильцев, он сможет защитить правый фланг батареей на Сан-Сальваторе. Более того, равнина здесь сужается, что удобно для его саперов и инженеров. — Он указал на форт Сент-Микаэль. — А если при этом он атакует и Лизолу, что я сделал бы на его месте, ваш гарнизон будет растянут по всей длине стены. И если в каком-нибудь месте произойдет прорыв, все будет кончено, лавочка закрыта.

Ла Валлетт взглянул на Оливера Старки, словно желая сказать, что польза от появления Тангейзера превосходит все его ожидания. Затем он перевел взгляд своих глаз, серых, как холодное море, на Тангейзера. Это были самые холодные глаза, какие Матиас когда-либо видел. Даже во взгляде Людовико Людовичи было что-то человеческое, он хотя бы познал любовь. Тангейзеру показалось, что то же самое думает Ла Валлетт о нем самом; он заморгал и вернулся обратно к карте. Постучал пальцем по плану города Эль-Борго.

— Эти улицы — здесь, здесь и здесь — тоже стены. Коридор. Превратите эти дома в поле битвы и, когда они прорвутся, ударьте по ним снова.

— Битва едва началась, — произнес Ле Мас, — а ты уже представляешь себе нехристей посреди города.

— Мустафа считает это делом решенным, — ответил ему Тангейзер.

— Капитан Тангейзер прав, — сказал Ла Валлетт. — Работа поможет людям понять, что ждет нас впереди и что требуется для защиты.

Заговорил сухопарый кастилец Заногерра.

— Капитан, простые солдаты считают янычаров настоящими демонами. Как бы вы посоветовали нам развеять эти предрассудки?

— Предрассудки? — вспыхнул Тангейзер. — Янычары — люди Господа, точно так же, как и вы сами, лучшие среди равных и равные вам. — Он пропустил мимо ушей возмущенные возгласы: скоро они сами все узнают. — Но у них слишком легкие доспехи, и Мустафа напрасно жертвует их жизнями. В этом его слабость. Он эфенди-яроглы, кровный потомок Бен Велида, знаменосца пророка Мухаммеда. Он не знает страха. Он сам внушает страх. Он знаком со всеми военными тактиками и прежде всего с осадной. Но он несдержан. Он тщеславен. Он горд. Сломайте его гордость. Берегите своих людей. — Он коротко взглянул на Ла Валлетта. Не для того, чтобы осудить великого магистра, просто, если он не будет высказывать своего мнения, рыцарям от него не будет никакой пользы. — Вчерашняя вылазка через Провансальские ворота была лишена смысла, порыв…

— На каждого нашего павшего пришлось десять их, — возразил Заногерра.

— Вы не можете позволить себе пожертвовать даже одной жизнью к десяти, — продолжал Тангейзер. — Мустафа может. Мустафа будет. Бравада подпишет вам приговор. Предоставьте янычарам действовать безрассудно. Поскольку, хотя они и лучшие среди равных, они всего лишь люди. Через некоторое время им наскучит впустую жертвовать жизнями. Им надоест дурная пища, грязная вода и изнуряющая жара. Капля за каплей подточите их веру в то, что Аллах им благоволит. Подорвите гордость Мустафы. — Он взглянул на Ла Валлетта. — Но если вы собираетесь разбить турецкое сердце — а я не могу назвать ни одного человека, которому это удалось, — вам придется ожесточать свое сверх всякой меры.

— Вы ведь не обидитесь, если я скажу, что вы мыслите, как турок, — сказал Ла Валлетт.

— Не обижусь — напротив, — отозвался Тангейзер. — Вас они считают совершенными дикарями.

К изумлению всех собравшихся, Ла Валлетт засмеялся, будто бы ничто не могло польстить ему больше. И как раз этот момент Никодим избрал, чтобы рухнуть в обморок, прямо перед распятием, висевшим на стене, на которое он уже некоторое время смотрел не отрывая глаз.

Тангейзер подошел, опустился рядом с ним на колени и перекатил юношу на спину. Небезызвестный факт: камни бессмертия вполне соответствовали своему названию, — некоторые, попробовав их, так и не возвращались из сна вечности. Но дыхание Никодима было ровным, на губах застыла улыбка. В следующий раз, решил Тангейзер, когда буду готовить новую порцию, не надо класть опиум так щедро. Рыцари, которые тоже подошли к юноше и понятия не имели о том, что он отравлен наркотиком, сочли его обморок признаком религиозного экстаза. Тангейзер не стал их разочаровывать. С помощью Ле Маса он поднял юношу с пола и перекинул на плечо.

— Мы еще поговорим, — пообещал Ла Валлетт.

Тангейзер покачнулся, поскольку македонец был вовсе не карликом, и понес его в оберж. На следующее утро грек пробудился от нескольких пощечин и, все еще в состоянии экстаза, был окрещен в соборе Святого Лоренцо, а клеймо ислама навечно смыли с его души.

* * *