Рембрандт

Отныне Титус знает, что любит отца беззаветной любовью. Его чувства стихийны, необузданны, он не умеет выразить всю силу этих чувств и употребить ее с пользой. Никто не имел права обижать и оскорблять отца, никто не смел разорять его, — он добрый, он всегда всем помогал и всем доверял!.. Титус клянется себе отомстить за отца! Он знает, где живет кое-кто из обидчиков Рембрандта; он запасается оружием — собирает камни, а однажды ему даже удалось стащить нож из вылизанной до блеска теткиной кухни. Он часами бродит возле домов ненавистных врагов отца, но стоит им показаться на улице, как Титус мгновенно убеждается в опрометчивости и невыполнимости своих планов и в отчаянии от собственного бессилия, плача, бредет домой. Но ненависть его все больше распаляется, лишает сна и забивает голову нелепыми мечтами о том, как он окончательно расправится с обидчиками, — не сейчас, а гораздо, гораздо позже…

А теперь у них все забрали. Домом распоряжаются чужие люди. Отец живет в маленькой каморке на постоялом дворе «Королевская корона», и Титус время от времени к нему забегает. Освещение там плохое, однако Рембрандт сумел достать где-то старый печатный станок и сбить из сырых неструганных досок безобразный стол для работы, одним краем приткнутый к стене. В комнате есть два-три стула с потертой плисовой обивкой, на стенной полочке — библия. Здесь ничто, решительно ничто не напоминает о роскоши прежней мастерской. Титусу даже стыдно подыматься по лестнице и смотреть, как отец, невзирая ни на что, снова работает. И еще в таких удручающих условиях! Маленький станок слабо, со скрипом постукивает, но офорты получаются хорошие, отчетливые. К стене прислонено несколько начатых картин. Это настоящее чудо! Всего несколько недель Рембрандт пребывал в каком-то отупении, безразличный ко всему. А ныне он снова господин своих грез, хотя мрачных и зловещих, рожденных мятущимся, взбудораженным воображением. На рисунках — суровые, резкие линии; картины все трагические: сквозь мрак ночи прорывается багряный и золотой отблеск пламени. Титус видит и знает, что его отцу так же мучительно и так же горько, как и ему самому, и в одинаковости их переживаний мальчик черпает некоторое удовлетворение. Но сознание, что отца унизили и пробудили в нем ненависть, вновь ожесточает Титуса и усиливает его любовь к отцу и ненависть к обидчикам.

Итак, они — нищие. Титус никогда не знал, что такое бедность. Правда, и сейчас ом еще не знает ее по-настоящему, так как его опекуны пытаются спасти кос-какие средства, уцелевшие после банкротства Рембрандта. И все же будущее грозно встает перед Титусом. Прежде его баловали, хотя это никогда не доходило до его сознания, кормили его, не ожидая благодарности. Но и дальнейшая жизнь немыслима без ласковой заботы и достатка. Титус слышал, как его родственники говорили, что предстоящие ему трудные годы лишь спасут его от распущенности и по-мужски закалят характер. Он знает, что это не так. У него слишком нервная и восприимчивая натура, чтобы поверить в такой вздор. Жизненные противоречия удручают его, он с ними никогда не свыкнется. Иногда Титус отправляется в кварталы бедняков. Хотя нищета и отталкивает, и притягивает его, он все же хочет знать, отчего люди страдают.

Он предпринимал с этой целью одинокие и устрашавшие его прогулки в мрачные и грязные тупики, расположенные в низменных частях города, позади глухих переулков. Тупики эти были застроены крашенными известкой жалкими домишками, с квадратными стояками колодцев, скрытыми за аккуратно подстриженными шпалерами зелени. Глядя на эти чистенькие снаружи домишки, Титус невольно представлял себе евангельские «гробы повапленные», таящие внутри тлен и разрушение. Сначала Титус боялся заглядывать в эти тупики, но любопытство взяло верх, и, несмотря на отвращение, он решил собственными глазами увидеть все это.

Дети улюлюкали ему вслед. Он чувствовал какой-то смутный стыд, ибо в своем бархатном коричневом костюме, оставшемся от былой роскоши, по-прежнему выглядел мальчиком из аристократической семьи. Поэтому он накидывал поверх костюма серый плащ и появлялся в кварталах бедняков ближе к вечеру, чтобы не привлекать к себе внимания.