ремя Вспомнить. Хроники Метрополии. Часть 1

Господин Лакдам, одетый в теплый коричневый дорожный гоун, стоял посреди комнаты. Увидев Ализу, он приветливо заулыбался. Служанка поклонилась, в трепете опустив глаза долу.

― Хоть взгляну на ту красу, о которой мне мой помощник все уши прожужжал.

Ализа зарделась от смущения и надежды.

― Жаль, что знакомимся с тобой при столь печальных обстоятельствах. Не хочет Филиб без тебя уезжать, будем просить позволения у хозяйки замка отпустить тебя с нами. Ты как?

― О, господин, ― пролепетала служанка, ― мне не надобно просить разрешения, я человек вольный и без долгов. С радостью поеду с вами.

― Значит, решено, ― Лакдам кивнул помощнику. ― Налей-ка нам, дружище, выпьем за чудесную новость.

Ализа глотнула терпковатого вина, улыбаясь господам. Филиб, с позволения старшего чиновника, достал из кармана подвеску на серебряной цепочке и повесил ей на шею. Служанка поднесла украшение к глазам, досадливо моргая, прогоняя невесть откуда взявшуюся пелену со взгляда: крошечный блестящий камушек в обрамлении серебряных завитушек был очень мил. Ализа тягостно вздохнула и осела на пол, подкатив глаза.

― Ах, ― Лакдам всплеснул руками. ― Сомлела от радости, бедняжка. Филиб, усади девушку в кресло.

Ализу подняли с пола и усадили в мягкое кресло. Ей было совсем дурно, предметы расплывались перед глазами, лицо любовника показалось ей сосредоточенным и жестким. Ализа хотела объяснить ему, как ей плохо, но не смогла произнести ни слова. Очнулась она от того, что Филиб прикладывал ей на лицо горсть жгучего холодного снега. Ализа открыла глаза и помотала головой. Двери на галерею были распахнуты, морозный воздух холодил, прогоняя головокружение. Бесовики стояли у ее кресла, Филиб казался раздосадованным.

― Прости, милая, ― раскрасневшийся Лакдам смотрел на нее почти ласково, ― Филиб перепутал бутылки. Тебе досталась наливка с древесным молочком. Ты, должно быть, к нему непривычна.

Ализа хотела сказать, что пробовала древесное молочко, и не раз. Сладкую дурманящую беловатую жидкость в крошечных флаконах можно было купить в торговых обозах в Гатрифе. Ощущения были всегда разными: от сладкой неги и состояния полета до бурлящей в крови жажды деятельности и способности обходиться без сна по несколько дней. После дурмана Ализу иногда мутило, суставы ныли и опухали. Но так плохо, как сейчас, ей не было никогда. Голову словно стиснули железными обручами, лицо пылало, язык онемел. Ализа сползла с кресла, выпила услужливо поданный ей Лакдамом стакан воды, поплелась к выходу.

Лакдам еще что-то говорил вслед, но Ализа поспешила в ближайшую уборную. Там, сунув пальцы в рот, она смогла исторгнуть то, что жгло нутро, вышло мало, и легче стало не намного. Лишь через четверть четверти Ализа выбралась из закутка на верхнем этаже, куда пряталась, пережидая дурноту. Что-то холодило ложбинку между грудей - Ализа потянула за цепочку, недоуменно посмотрела на подвеску. Служанка никак не могла собраться с мыслями, но чувствовала, как внутри копятся раздражение и неудовлетворенность. Головная боль понемногу отступала, Ализа вспомнила, что должна быть на кухне, готовить поминальный ужин, что одна из девушек королевы, глупая дура, повесилась накануне в храме. Толстухе захотелось свести счеты с жизнью, а ей, Ализе, теперь выполняй лишнюю работу.

На кухне была Патришиэ, озабоченная, с черными кругами под глазами. Таймииру стало хуже, а она не могла даже позвать толкователей в дом. Уезжая, бесовики оставили в замке своих телохранителей, и владетельница не знала, позволят ли те пропустить в замок лекарей, за которыми она послала. Патришиэ от отчаяния обратилась даже к отцу Пикрифу, сведущему во врачевании монаху из монастыря Единого близ селения Берегового, особо, впрочем, не надеясь, что тот согласится пользовать известного поклонника Пятихрамья. Патришиэ отдала несколько распоряжений и ушла к мужу под сочувственные взгляды.

Ализа помнила, что ей нужно что-то сказать владетельнице, но мысли опять расплылись, смешались. Шептунья, как всегда, разворчалась при ее появлении, но на этот раз старшая служанка не стала сдерживаться и окатила пожилую женщину такой бранью, что все разом стихли и уставились на них. Шептунья сжала в руке скалку и угрожающе спросила:

― Ты не рехнулась часом, девка? На кого рот раскрыла, бесовская подстилка?

― Я - подстилка?! ― взвизгнула Ализа. ― Ты молчала бы, старая лгунья, лебезишь вечно перед своими сагами, все Дом поминаешь, а дочь твоя кто?! Что, думаешь, никто не знает, чьи грехи замаливаешь?

Шептунья качнулась, судорожно вздохнула, побагровела, опустила руку с зажатой в ней скалкой. Тай и Бабриса недоуменно переглянулись.

― Моя дочь... умерла, ― выдавила старшая помощница. ― Не тебе о ней говорить, не тебе судить.

― Умерла, как же, ― не унималась Ализа. ― В Коксеафе она живет, знатная шлюха, в большом доме поселилась, только богатых ублажает.

― Не она то, ― Шептунья присела за стол. ― Тело - ее, душа - нет.

Ализа хрипло рассмеялась.

― Горазда ты байки рассказывать, ты в Храме пойди расскажи, там поверят, ох, я и забыла, а Храма-то нет!