Ренессанс. У истоков современности

После поражения Ciompi

[159], как называли революционеров рабочего класса, восторжествовавшие олигархи удерживали власть более сорока лет, определяя в какой-то мере характер познаний и образ жизни города, с которым Поджо решил связать свою судьбу. Ему надо было как-то вписаться в его консервативный и замкнутый мир. К счастью, благодаря прирожденному дарованию и трудолюбию он обладал редчайшим мастерством, которое и позволило человеку скромного материального достатка и незнатного происхождения занять достойное социальное положение. Ключом к успеху стало то, что в наше время практически не имеет никакого значения, – красивый почерк.

Рисунок букв, выходивших из-под пера Поджо, существенно отличался от замысловатого, переплетенного и ломано-угловатого готического письма. На необходимость более ясного и разборчивого начертания слов еще в первой половине XIV века указывал Петрарка (1304–1374). Он сетовал на то, что тексты чрезвычайно трудно расшифровывать, словно они «предназначены для каких-то иных целей, а не для чтения»[160]

. Надо было раскрепостить буквы, увеличить пробелы и между ними, и между строками, ликвидировать аббревиатуры – подобно тому, как мы дома открываем окна для доступа свежего воздуха.

Эстетика письма, введенная Поджо и другими гуманистами, восхищает и сегодня. Они взяли за образец каролингский минускул, изобретенный в IX веке придворными писцами Карла Великого, и создали особый шрифт для копирования манускриптов и составления посланий. Он же послужил основой для очертаний курсива и всей гарнитуры, которую мы называем «романской». Поджо и его современники-гуманисты ввели в обиход самый простой, ясный и изящный способ письменного воспроизведения слов. Более или менее полное представление о сути и значимости этого новшества дают манускрипты, хранящиеся в Лаврентийской библиотеке Флоренции: веленевые, аккуратно сшитые тома, и за пятьсот лет не потерявшие кремово-белого цвета и завораживающие элегантностью, гармоничностью и четкостью рукописного шрифта. На полях можно разглядеть крошечные дырки, оставленные писцами, закреплявшими листы велени, и едва различимые пометки прямых линий, по двадцать шесть строк на страницу. Однако не только этими техническими приемами, которыми пользовались все писцы, объяснялась необычайная стройность и элегантность текста.

Изобретение нового и легко читаемого образа букв и слов, восхищавшего книголюбов более шести веков, – само по себе немалое достижение. Но дело здесь не только в необычайно искусной графике, примененной Поджо. Его новшество отражало тенденции развития культуры как во Флоренции, так и по всей Италии. Поджо, похоже, уловил, что влечение к другому курсиву являлось лишь частью более мощного культурного движения, сочетавшего стремление к новизне и возрастающий интерес к античности. Считается, что Петрарка задолго до рождения Поджо превратил интерес к возрождению культурного наследия классического Рима во всеобщую одержимость.

Современная историография по-разному оценивает истоки и масштабы этой «одержимости». Поклонники Петрарки исходят из того, что античность была напрочь забыта, пока их герой героическими усилиями не возродил к ней интерес. Однако можно доказать, что роль Петрарки не столь уж новаторская, как кажется. Помимо Ренессанса XV века, были и другие периоды повышенного интереса к античности и в средневековой Италии, и в северных королевствах, в том числе и так называемый каролингский Ренессанс IX столетия. В Средневековье можно обнаружить гораздо больше преемственности и связей с античностью, чем думалось приверженцам Петрарки. В эпоху Высокого Средневековья философы-схоласты, изучавшие Аристотеля по комментариям его арабского последователя Аверроэса, выстроили сложную и достаточно рациональную систему мироздания. И даже хваленая эстетическая верность Петрарки классическому латинизму – заявленное им намерение идти по стопам древних мыслителей – уже присутствовала в умонастроениях по крайней мере за семьдесят лет до его рождения. В претензиях Петрарки и его последователей на титул первооткрывателей античности больше похвальбы, чем истины.

Тем не менее нельзя полностью отрицать позитивную роль Петрарки и его современников только на том основании, что они оказались самыми активными пропагандистами своих деяний. Да они и сами не считали легким путь, на который ступили. Они видели себя изыскателями и в своих желаниях, и в практических действиях, преодолевая горы, исследуя монастырские библиотеки, раскапывая руины. Для них не было ничего простого и очевидного в попытках возродить или сымитировать язык, материальные предметы и культурные достижения далекого прошлого. Они посвятили себя миссии, которая совершенно не вписывалась в привычный образ жизни людей, веками пытавшихся обеспечить себе относительно удобное существование среди разваливающихся останков античности.