Ренессанс. У истоков современности

За пределами кружка молодых гуманистов нарождающееся альтернативное отношение к языку и культуре вызывало отторжение. «Дабы выглядеть начитанными перед сбродом черни, – писал их возмущенный современник, – они на всю площадь орут о том, сколько дифтонгов было у наших предков и почему у нас теперь только два»[180]. Даже Салютати испытывал неловкость: он привил Поджо и Никколи пристрастие к классике, но его ученики явно отклонялись от главных идей и даже в какой-то мере отвергали их.

После смерти Петрарки 19 июля 1374 года опечаленный Салютати объявил его более великим прозаиком, чем Цицерон, и более великим поэтом, чем Вергилий. Впоследствии эта оценка показалась Поджо и Никколи нелепой, и они настояли на том, чтобы Салютати отрекся от нее. За минувшие столетия еще никому не удалось превзойти великих классических писателей в совершенстве художественного стиля, доказывали они. Это просто невозможно. Со времен античности мы наблюдаем длительный и трагический процесс стилистических искажений и утрат. Равнодушные или невежественные и даже, казалось бы, образованные средневековые писатели позабыли, как правильно составлять фразы на языке мастеров классической латыни и пользоваться словами с той же изящностью, утонченностью и точностью. Мало того, сохранившиеся образцы классических текстов содержат искажения и не могут служить достоверными примерами, даже если кому-то и хочется использовать их в качестве таковых. Древние авторы, цитируемые средневековыми схоластами, доказывал Никколи, «не узнали бы выражения, приписываемые им и представленные в искаженных текстах и переводах, исполненных без адекватного смысла и вкуса»[181].

Петрарка, считавший недостаточным владение классическим стилем для обретения истинного литературного и нравственного величия, в свое время стоял на ступенях Капитолия, был увенчан лаврами поэта-лауреата и мог реально ощутить в себе дух родства с древностью. Но, с точки зрения молодого поколения приверженцев классицизма – радикалов, ничего стоящего не было создано ни Данте, ни Петраркой, ни Боккаччо, не говоря уже о менее известных личностях. «До тех пор, пока литературное наследие античности пребывает в столь жалком состоянии, – сетовал один из них, – не может быть ни подлинной культуры, ни сколько-нибудь обоснованных диспутов»[182]

.

В этих словах, безусловно, отражены взгляды Никколи, но они ему не принадлежат. Их приписал ему в диалоге Леонардо Бруни. Кроме посланий близким друзьям, Никколи практически не оставил никаких иных сочинений. И мог ли он что-либо написать при своем сверхкритическом, желчном, узком и жестком подходе к классицизму? Друзья слали ему латинские тексты для проверки и корректирования. Реакция почти всегда была суровой, беспощадной и карающей. Но ведь Никколи так же жестко и немилосердно относился и к себе.

Никколо Никколи, как выразился Салютати, был для Поджо «вторым я»[183]. Однако Поджо не страдал закомплексованностью, помешавшей его другу раскрыть свой творческий потенциал. За свою жизнь он написал немало книг: о лицемерии, скупости, истинной знатности, изменчивости судьбы, несчастиях человеческого существования, историю Флоренции и трактат на тему о том, надо ли жениться старику. «Он обладал даром слова, – написал о Поджо его молодой современник Веспасиано да Бистиччи. – Он был большим мастером инвективы, и все испытывали благоговейный страх перед ним»[184]

. Поджо, мастер инвективы, не пожелал удостоить Петрарку признания на уровне античных авторов. Но он все-таки отметил, что Петрарка «своими трудами, усердием и глубокой заинтересованностью» оживил «познания того, что было почти полностью уничтожено, и открыл дорогу для тех, кто пожелает за ним последовать»[185].

На этот путь, без сомнения, встал Никколи, отбросив в сторону все другие жизненные интересы. Поджо был бы рад присоединиться к нему, но ему надо было как-то зарабатывать на жизнь. Он владел фантастическими способностями писца, но их было явно недостаточно для поддержания того образа жизни, который бы его устраивал. Превосходное знание классической латыни позволило бы ему стать преподавателем, однако это занятие вряд ли обеспечило бы его необходимыми удобствами и удовольствиями. Университетам не хватало помещений, библиотек, даров и пожертвований, а гуманистам платили гораздо меньше, чем профессорам физики и медицины. Большинство преподавателей гуманитарных наук вели кочевой образ жизни, переезжая из города в город с лекциями об избранных авторах и неустанно передвигались в надежде найти новых патронов. Поджо достаточно насмотрелся на таких горемык, и ему не хотелось повторять их участь. Ему надо было найти что-нибудь более стабильное и надежное.