Ренессанс. У истоков современности

Публицистический темперамент Монтеня позволял ему преодолевать догматизм эпикурейства. Поэтическая образность идей и изящество стиля поэмы Лукреция помогли осмысливать и описывать пережитые жизненные ситуации на основе и прочитанных трудов других классических авторов. В общем-то, идеи Лукреция просматриваются практически во всем его «верчении внутри себя», как он сам называл процесс самопознания: и в отвержении концепции набожного страха и религиозного фанатизма, и в проповеди ценности действительной, а не загробной жизни. Они обнаруживаются и в его интересе к так называемым примитивным обществам, и в тяге к простоте и естественности межчеловеческих контактов, и в анализе жестокости, и в отношении к животным.

Именно в духе Лукреция Монтень в эссе «О жестокости» писал: «Я охотно отказываюсь от приписываемого нам мнимого владычества[332] над всеми другими созданиями». Он признавал, что не только «не может видеть, как цыпленку сворачивают голову», но и «не в силах отказать моей собаке в прогулке, которую она мне предлагает или которую она от меня требует». Точно так же Монтень в «Апологии Раймунда Сабунданского», высмеивая притязания человека на центральное место в мироздании, писал:

«…Почему, например, и гусенок не мог бы утверждать о себе следующее: “Внимание Вселенной устремлено на меня: земля служит мне, чтобы я мог ходить по ней; Солнце – чтобы мне светить; звезды – чтоб оказывать на меня свое влияние; ветры приносят мне одни блага, воды – другие; небосвод ни на кого не взирает с большей благосклонностью, чем на меня; я любимец природы”»[333]

.

А размышляя о благородной смерти Сократа, Монтень тоже в духе Лукреция фокусирует внимание на очень неожиданной, но совершенно эпикурейской детали: «на содрогании от удовольствия, которое он испытал от возможности почесать себе ногу, когда с него сняли оковы» (эссе «О жестокости»)[334].

Мало того, влияние Лукреция чувствуется во всех рассуждениях Монтеня на две излюбленные темы: секса и смерти[335]. Вспомнив рассказ куртизанки Флоры о том, что она «никогда не спала с Помпеем без того, чтобы не оставить на его теле следов своих укусов», Монтень тут же цитирует слова из поэмы Лукреция: «Цель вожделений своих сжимают в объятьях и, телу боль причиняя порой, впиваются в губы зубами так, что немеют уста» (эссе «О том, что трудности распаляют наши желания»). Если сексуальное вожделение слишком сильное и непреодолимое, то надо от него освобождаться, рекомендует Монтень в эссе «Об отвлечении», ссылаясь на скабрезный совет Лукреция «влаги запас извергать накопившийся в тело любое». «Я часто делал это с большой пользой», – добавляет Монтень[336]

. По мнению Монтеня, у Лукреция он нашел и самое восхитительное описание полового акта – в повествовании о тайных любовных утехах Венеры с Марсом (эссе «О стихах Вергилия»):

«Жестокими воинскими трудами ведает всесильный своим оружием Марс, который часто склоняется на твое лоно, сраженный никогда не заживающей раной любви; не сводя с тебя глаз, богиня, он насыщает любовью свои жадные взоры, и на него, лежащего распростертым на спине, нисходит с твоих уст, богиня, твое дыхание; и вот тогда, прильнув к нему священным телом и обняв его сверху, излей из своих сладостных уст обращенную к нему речь»[337].

Монтень цитирует Лукреция на латыни, опасаясь, что не сможет передать на своем французском языке всю прелесть и полноту любовной сцены.