Ренуар. Частная жизнь

Но как бы Ренуар ни расценивал свои работы, сам процесс творчества придавал ему в этот период душевное спокойствие – это следует из неизменного оптимизма его картин. В начале 1910 года, в возрасте 69 лет, он написал Андре: «Мне очень повезло, что у меня есть живопись, которая даже под конец жизни дарует мне иллюзии, а подчас и радость»[1269]. И хотя сам Ренуар противопоставляет искусство и жизнь, Мирбо считает, что они взаимосвязаны: «Вся его жизнь и его творчество – это урок счастья. Он писал в радости… Ренуар, возможно, единственный великий художник, не создавший ни одной грустной картины»[1270]. Видимо, «ни одной грустной картины» Ренуар не написал потому, что видел в своем творчестве способ забыть о своем тяжелом положении: «Это невыносимо, особенно по ночам, я по-прежнему вынужден принимать лекарства, хотя они совершенно не помогают. Помимо этого неудобства, все хорошо, я понемногу работаю, чтобы забыть о муках»

[1271]. Действительно, по тому, сколько Ренуар успевал написать за тот или иной период, можно судить о его самочувствии. В 1911 году, после того как он оправился от особенно тяжелого приступа, Алина написала Дюран-Рюэлю: «У Ренуара все прекрасно. Он вновь ощутил вкус к работе, а это признак хорошего самочувствия»[1272].

Если Ренуара посещало вдохновение, даже немощь не мешала ему браться за масштабные полотна. Когда в 1910 году он писал «Жана Ренуара в костюме охотника» (173 × 89 см), стул его иногда ставили на козлы и поднимали на нужную высоту, а к полотну прикрепляли шкивы, чтобы его можно было поднимать и опускать[1273]

. Ренуар замахнулся на столь масштабное полотно под влиянием знаменитых фресок, например написанной Рафаэлем истории Психеи, которой он восхищался в 1881 году в Риме на вилле Фарнезина[1274]. Взявшись за столь крупную работу, художник, терявший физические силы, надеялся достичь бессмертия. В своей биографии 1919 года Андре цитирует слова Ренуара: «Теперь, когда у меня уже нет ни рук, ни ног, мне захотелось писать большие картины. Мне все время снится Веронезе, „Брак в Кане Галилейской“… Как жаль!»[1275] Свое отношение к великим мастерам прошлого Ренуар высказал в интервью Уолтеру Пачу, которые давал в 1908–1912 годах: «Не существует ничего, помимо классики. Даже чтобы ублажить заказчика, пусть самого щедрого, музыкант не может добавить к семи нотам октавы дополнительную. Он все равно вынужден будет вернуться к первой. Так же все и в живописи. Нужно только помнить, что классика может возникнуть в любую эпоху: Пуссен был классиком, Камиль Коро был классиком»

[1276].

В это же время Ренуар высказывал и свое высокое мнение о ремесле. Он пишет об этом в предисловии к новому изданию французского перевода «Книги об искусстве» (ок. 1390) Ченнино Ченнини, последователя Джотто[1277]. Подготовка переиздания заняла два года, начавшись в июле 1909-го, в итоге в декабре 1910-го в журнале L’Occident

была опубликована рецензия, а саму книгу «Библиотека L’Occident» выпустила в 1911-м. В ноябре 1909 года Ренуар работал над этим предисловием при содействии Мориса Дени и Жоржа Ривьера – они переписывали и редактировали текст Ренуара[1278]. Он не только возносит хвалу ремесленникам, но и отмечает прямую связь ремесла с классической традицией. Опыт работы с фарфором научил Ренуара уважительному отношению к ремесленникам, а то, что ремесленники Ченнини создавали фрески, нравилось ему в силу любви к настенным росписям, которыми он в 1881 году восхищался в Италии.