– А…С.. – протягиваю отрешённо, закусывая губы. Какого черта…
– Кристина…
Мужской голос, пропитанный болезненными нотками, доносится со стороны двери и я автоматически зажмуриваюсь, сцепляя пальцы по краям одеяла, которое натягиваю вверх, желая укрыться полностью, спрятав глаза. Голос Павла становится ярче, выводя в воздухе громогласные причитания по поводу того, как я здесь оказалась. Щеки вспыхивают румянцем, отзываясь на каждую фразу усилением дозы испытываемого мной стыда. Господи… как он может… при посторонних… Закрываю лицо руками, слыша очередное обвинение, обрываемое ужесточением тембра:
– Такое нельзя спускать с рук! Он должен за это ответить…! Этот сукин сын не имел права…
– Прошу прощения, уточните несколько вопросов, – спокойно вмешивается врач, присутствие которого Павел, кажется, и не заметил. – Кто вы такой, чтобы орать в палате интенсивной терапии? И второе : объектом вашим многочисленных обвинений является муж этой девушки?
Недоуменные возгласы Павла становятся выше на пару тонов, принося ощущение апогея истерики. Изливая наружу десятки предположений, касаемых данного известия, оказавшегося для него неприятным сюрпризом. И в каждой новой версии, оставленной мною без комментария, неотъемлемо присутствует Всеволод. Именно он, а не Антон.
– Павел Давыдович, – вставляю в небольшой промежуток обессиленно, представляя заведующей распорядителя отца. – Адвокат моей семьи.
Плечи Павла мгновенно распрямляются, представляя взгляду врача уверенную выправку. Остатки проявлений излишних эмоций мгновенно гаснут в суровости голоса… чем-то напоминая отца. Этой нелепой схожестью сейчас раня намного глубже всего услышанного. Даже представить не могу, чтобы он сделал, услышав подобное про меня…
Документы переходят в сухие мужские руки. И теперь разговор, в котором я остаюсь безучастной, идёт на более формальных тонах. Врач сухо описывает детали происходящего, Павел монотонно кивает, соглашаясь с её предложением по написанию заявления… А я… Моего мнения и вовсе не спрашивают, решая "взрослые дела" между собой.
– Этот Савельев человек Всеволода? – уточняет вздыхая.
– Дайте мне самой во всем разобраться, – проговариваю отстраненно, закрывая глаза. Опуская возобновившиеся речи Павла о юридической стороне этого вопроса и, не столь далёком, вступлении в права наследства. Сдерживая слёзы бессилия, молчу, поджимая губы. Желая прокричать во всю глотку, что Антон не мог так со мной поступить! Какого бы пинка я не ждала со стороны Баженова, но АС совсем не похож на того, кто, следуя приказу, оберет меня до нитки, бросив трофей к ногам Всеволода.
Уговоры Павла становятся более цепляющими за живое. Запускают преследующую логическую цепочку, от которой не так просто отбиться. Я бы и рада перекрыть доступ этим навязчивым мыслям, да создаётся впечатление, будто это возможно лишь в том случае, если "сорвать вентиль" с подачи кислорода в кровь через лёгкие.
– Кристина, Всеволод так просто тебя не отпустит, – твердит с небольшим интервалом, вкладывая в одну и ту же фразу разную интонацию.
– Мой выпад не принесет ничего хорошего, – парирую, держась из последних сил, чтобы не расплакаться. Доза обезболивающего, если и была введена в кровь, так давно утратила своё действие. А пустоту в душе… даже боль не заполнит. – Папа всегда повторял, что всё возвращается кратно и, если я… – всхлипываю, сглатывая ком неозвученных мыслей.
– При всем уважении к памяти твоего отца, Кристина, – взывает с отголоском давящего на виски сострадания, – В случае с Баженовым он глубоко заблуждался.
И я сдаюсь. Соглашаюсь. С чувством брезгливости к себе, рассказываю служителям закона обо всём, что довелось испытать в доме великого и всемогущего. Касаюсь раскрытия карт с его противоправными играми на грани дозволенного… Это о чём я сейчас? Чёрт, мысли до сих пор путаются. Нелегальные сделки, дорогие автомобили с перебитыми номерами на двигателях… Выкладываю всё про Илону, пользующуюся авторитетом у молодых, наивных девчонок, желающих стать моделями. Теми, кого она, безнаказанно имеет возможность продать за лояльность, взнос в её дело, или же некое снисхождение ВИП – персон могущественного города.
Говорю долгое время, ловя себя на ощущении, что становлюсь сторонним зрителем чужеродной истории, произошедшей с кем-то другим. Не со мной. Это похоже на исповедь. Отпущение грехов. Под протокол, который давно бросил писать молодой лейтенант, пришедший в компании старшего по званию для взятия у меня показаний.