Реплика в зал. Записки действующего лица

"Закупочным дебютом" для меня стала поездка в Болгарию, в Софию. В группе я оказался самым молодым и разговорчивым. Возглавлял нас человек из главка кинопроката. Опыт многих закупок сильно износил его лицо. Он время от времени закидывал голову и капал в каждый глаз из пипетки. Другой из нас был пехотным полковником в отставке. Его предок сложил голову в боях за Шипку. Последнее обстоятельство очень импонировало принимавшим нас болгарам, и всем застольям с ними придавало историческую глубину. Полковник был красив, физически масштабен и не отказывался. Кто был четвертым, не помню.

Не помню, конечно, и просмотренных тогда фильмов. В памяти зацепилось, как после очередного трудового дня в номере у руководителя пили разившую парфюмерией плиску. Она поначалу "шла" трудно, потом вполне освоились. В процессе участвовала и гостья - критикесса из Чехословакии - дама привлекательная, давно не юная, но очень бодрая. Таких еще называют темпераментными.

Поскольку после чехословацких событий времени прошло совсем не много, все было свежо, дама почему-то именно у меня стала требовать объяснения, почему Советский Союз ввел в Прагу танки. Я привел несколько аргументов в защиту социализма. Они ее не удовлетворили, и она наехала на меня вторично. Потом и в третий раз. Я почувствовал, что устал и неожиданно для самого себя послал ее открытым текстом на три буквы. Чтобы дала передохнуть, наверное.

Наш руководитель нервно заходил по номеру и на ходу произнес:

- Немного грубо, но справедливо.

Когда разошлись, симпатичная чешка осталась у руководителя в номере.

Утром он рассказал, что она, крепко сжимая его возбужденную плоть, восхищенно повторяла: "Оккупант! Оккупант!.."

Мир кино дарил все новые и новые впечатления...

Так, оказался на Лейпцигском кинофестивале. Это был знаменитый международный форум документалистов, всегда политически воспаленный, заостренный против всяческих империалистических происков. Днем здесь показывали документальные фильмы, присланные из множества стран, а по ночам шли диспуты. Еще был жив Сальвадор Альенде. Молодые чилийцы подходили к микрофону, вскидывали кулаки, что-то страстно говорили по-испански - и было странно, непривычно чувствовать разницу нас с ними: мы спокойные, замороженные условностями, зажатые, а по существу запуганные, совершенно не способные вот так же свободно подойти к микрофону и искренне поговорить с чужими людьми, и они - эти тощие черноголовые парни и девушки, с пылающими глазами, не думающие, как выглядят со стороны, вольные.

Но был в советской делегации один человек, производивший впечатление полностью свободного, - знаменитый документалист Роман Кармен. Невысок, изящен, спокойно независим. Заключительные банкеты Лейпцигского фестиваля из года в год совпадали с днями его рождений. Все это знали и наперегонки поздравляли мэтра. А он стоял среди пьяной толпы, держал за руки невероятно высокую девушку и, откинув свою красивую седую голову, не обращая ни на кого внимания, восторженно провозглашал: "Какая баба! Какая баба!.."

Когда позже он слег с сердцем, то, чтобы не терять время, стал писать воспоминания. А литератором он был отменным. Думаю, два его таланта - снимать и сочинять были равноценны. Сурков договорился с автором о публикации мемуаров в "Искусстве кино", в нескольких номерах. Договорился и в очередной раз залег в Кунцевскую больницу.

Вычитывать карменовский текст и делить его на порции по номерам выпало мне, что я своевременно и сделал. Но Маша К., как я уже говорил, не упускавшая возможности мне с Сурковым подбросить подлянку, вздрючила Кармена сообщением, что, мол, куски текста поделены совершенно неправильно. Скандал, мол, катастрофа!

Разъяренный Кармен возник в моем кабинетике. Но очень скоро мы с ним выяснили, что никакой проблемы не существует, что и так хорошо отрезать, и так не хуже, он успокоился, опустился в кресло у окна и стал рассказывать, о чем намерен писать дальше.

Например, о том, как в пылающем Берлине перед самой победой ворвался в уже оставленный немцами бункер и увидел там телефонный аппарат. А что если поговорить с Геббельсом? - спросил себя лихой репортер-кинооператор. Схватил трубку и услышал голос немецкого телефониста. Перекрикивая снарядный грохот, попросил к аппарату Геббельса. И трубку взял Геббельс! Кармен был одним из последних в этом мире, кто слышал его голос! В ту же секунду Кармен сообразил, что связь может прослушиваться нашими. Обвинят в сепаратных переговорах с руководством Рейха, и вышка обеспечена. Он послал собеседника на три буквы и бросил трубку.

- Срочно пиши объяснение! - услышал он за спиной суровый голос. - Пиши, сейчас особисты прибегут... - Высокий капитан стоял в дверях - в офицерских ремнях, с планшеткой у бедра.