Реплика в зал. Записки действующего лица

Между тем, ранней весной 1970 года было получено, наконец, долгожданное удостоверения члена Союза писателей СССР. Отметили событие как большой семейный праздник. Накрыли большой стол в "Славянском базаре" на Никольской. Сейчас того знаменитого ресторана нет, а тогда его на время открыли, не забыв повспоминать двух "основателей", которые именно здесь когда-то придумали Художественный театр. Всех наших гостей не припомню, но точно было драматурги Исидор Шток, Игорь Соболев, поэт Анисим Кронгауз, театральный критик Владимир Фролов, Анатолий Алексин и несколько дам из министерства культуры.

Чтобы окончательно проникнуться своим писательским состоянием, оставалось побывать в Коктебеле, в том заповедном вместилище отечественных литературных талантов, где они запросто точат лясы вечерами, жарятся на одном пляже, орудуют ложками в одной столовой. Ощутить себя пусть не ровней, то хотя бы приобщенным - это ли не тайное снобистское наслаждение! Летом туда и отправились.

Нас поселили в отдельном коттедже. Точнее, в одной из его половин, но с собственным входом и персональной верандой. Шикарно! На веранде поставил пишущую машинку. Предстояло "добивать" последнюю в соавторстве пьесу для детей "Знамя 10-й бригады". Через год, в том же Коктебеле, буду писать "Ясную Поляну".

По утрам бежал "трусцой" - час-полтора, в сторону Щебетовки и обратно.

Солнце раннее, а печет немилосердно, в сухой траве вдоль дороги мечутся мошки, и обязательно над головой появляется - будь он не ладен! - грохочущий биплан. Он выбрасывает из-под хвоста струю розового дыма, который медленно расползается над полями - сельхозавиация что-то распыляет, что, видимо, приносит пользу посевам, но чем дышать явно нельзя. Бегу, сжимая губы, пока самолет не улетит. И бегу дальше, проталкиваю себя вперед, окончательно раскатываюсь, врабатываюсь,. И вот ноги делаются легкими, как мысли, становлюсь совсем ловким, неутомимым животным, с послушным телом и глубоким дыханием. И таким - мокрым, растаявшим, счастливым, что одолел, появляюсь на нашей веранде и без сил падаю на стул. Алена протягивает пляжное полотенце, - вытрись...

Я начинал день с раннего бега, а Юлик Семенов в это время уже трещал на пишущей машинке. Он прибыл сюда из Гагры. В том Доме творчества за отпущенный путевкой срок он настучал 250 страниц для нового романа. Здесь спешил сделать столько же.

Увидев меня в первый день, он подмигнул: "Привет, резидент!" Я отозвался: "Майору привет!" Мы знали, о чем речь.

Как-то он принес в "Труд" отрывок из новой повести. В ней рассказывалось о спасении советским разведчиком от тотального уничтожения взрывом прекрасного польского города Кракова. Повесть называлась "Резидент "Вихрь". Отрывок набрали, поставили в номер. И вдруг звонок из цензуры: в таком виде печатать нельзя, те функции, которые у автора выполняет герой, не являются функциями резидента. Меняйте название!

Семенов быстро приехал в редакцию. Сидим, думаем, что делать. И тут меня осеняет: "Слушай, а в каком звании этот резидент?" - "Майор". - "Так давай так и назовем: "Майор "Вихрь". Юлиан сразу согласился, согласилась и цензура. Повесть "Майор "Вихрь" стала знаменитой. Могу считать, что "и мы пахали". С тех пор Юлиан и называл меня при встречах "резидентом".

Основную часть дня писатели, их родственники, а также разнообразные счастливчики, сумевшие достать сюда путевки, проводили, конечно, на пляже. Здесь возникали связи и даже начинались дружбы.

Григорий Нерсесович Бояджиев в разношенных плавках возлежал на шезлонге и перечитывал "Дон Кихота" в подлиннике. Ему за шестьдесят, нам за тридцать. Он так бодро "положил глаз" на мою Алену, что сразу пришлось забыть эту разницу. Никто и не заметил, как он стал естественной принадлежностью нашей микрокомпании, в которую входили мы с Аленой, пока не добравшиеся до загса, Лева Новогрудский с его нерасписанной многолетней женой Люсей, Юра Ряшенцев, с женой расписанной, и кто-то еще периодически примыкал.

Григорий Нерсесович недавно побывал с туристической группой в Испании. В группе был Никита Богословский. Однажды им повстречалась ослепительной красоты монашенка. Богословский обернулся ей вслед и изрек: "Католичество переходит в качество". После этой байки, которую Бояджиев рассказал как бы для знакомства, стало ясно: этот пожилой тип в разношенных плавках, с интеллигентным животиком и с толстой книгой - наш человек.

Чья-то семилетняя девочка то и дело подходила к нему, теребила за полотенце, стараясь обратить на себя его внимание, и мешала читать. Когда девочка возникла в очередной раз, Бояджиев прокомментировал:

- Она так зачастила ко мне, будто ей не семь, а семнадцать...