Реплика в зал. Записки действующего лица

Комсомольцам двадцатых годов, через все прошедшим, не надо лишних слов, они всегда были готовы мобилизоваться на одоление очередных грозных обстоятельств. Не знаю, что приготовила к эвакуации мама, я же положил на стул у изголовья, чтобы сразу схватить, три самых для меня ценных объекта. Объектами были: комсомольский билет, две коленкоровые тетради дневников и - вы, наверное, догадались - слегка уже поношенный призовой костюм с фонарями у щиколоток.

Ночью по недалекой от нас Хорошевки шли танки. Грохот был хорошо слышен, подрагивали стены. А утром мы узнали, что Лаврентий Берия оказался врагом народа и уже благополучно арестован.

Эвакуироваться не пришлось.

Нынешние художественные фильмы о тех временах сплошь и рядом не передают истинного облика среды, что была нашим каждодневным бытом, в них как-то слишком все помыто и отглажено, даже и сквозь заявленную бедность упрямо выглядывает благодушная нынешняя удовлетворенность. Почему так? Казалось бы, как просто воспроизвести портрет времени - достаточно постановщикам повторить любительские фотографии, вроде той, что в моем старом альбоме с запечатлевшейся на ней массовкой из реальных обитателей давно прошедшей осени. Не получается.

А справа на фото стоит и наблюдает за нами плотный мужчина в облегающем темном пальто, с круглой коротко стриженной головой. Пристально и добро смотрит он на это наше бодрое по первому морозцу школьное ристалище: директор 607-й мужской московской школы Исаак Борисович Пирятинский.

Поскольку Евтушенко его уже описал, то мне остается лишь кое-что процитировать: "Директор 607-й марьинорощинской школы Исаак Борисович Пирятинский был небольшенький, крепенький фронтовичок-здоровячок с коротким седоватым ежиком и смышлеными энергичными глазами, полными доброжелательного любопытства отца-командира к вверенным ему рядовым - то есть к школьникам.

На работу он ходил в военной форме со следами от споротых погон, с колодкой наградных планок и ввинченной в гимнастерку единственной медалью, на которой было написано только одно гордое слово: "Гвардия".

Но солдафоном он не был... Он нас называл по именам, а не по фамилиям, что по тем временам было поразительно, и прекрасно помнил нас в лицо...Иногда играл с нами в волейбол, в шахматы... Словом, такого прекрасного директора мы даже не заслуживали".

Вспоминается мне Пирятинский тоже не просто так. Потому особенно вспоминается, что однажды именно он ввел в наш класс и представил человека, который оказался мне учителем не только по должности...

Итак, я в восьмом классе. Я здесь новенький. Я приехал из Тбилиси, где закончил седьмой класс, но по столичному получалось, что шестой - в Грузии была одиннадцатилетка, а не десятилетка, как в Москве. Лишний год накапливался из-за дополнительных предметов, таких, например, как грузинский язык - письменный и устный, история Грузии, география Грузии и что-то еще, не помню, касавшееся специфики солнечной республики. Там, в мужской школе N4 преподавание велось на русском языке, но местные предметы были обязательными. Иначе говоря, по справедливости мне бы в Москве нужно было садиться не в восьмой, а в седьмой класс, поскольку иначе в моих знаниях образовывался зияющий провал. Я оказывался без малейшей осведомленности в началах физики, химии, алгебры и чего-то еще в истории и литературе, но последнее было не так страшно, поскольку нагонялось легко, по книгам. Что же было по-настоящему убийственно, так это пропуск всего русского синтаксиса вместе с пунктуацией! Про немецкий, логику, Конституцию СССР можно не говорить. Кто бы мог подумать, что в седьмом классе так много надо было усвоить!

На семейном совете стали решать: терять год или не терять? Год в запасе у меня был - я рано пошел в школу. И я решил не терять, предполагая как-нибудь выкрутиться. Резервы времени можно было найти, если кое от чего отказаться, например, отменить занятия скрипкой и рисованием. Я же успел стать типичным тбилисским мальчиком, там все на чем-нибудь играли, пели, плясали, рисовали, перевоплощались в драмкружках, жонглировали футбольными мячами, боролись и бегали наперегонки. По плотности талантов на единицу юного населения, по убеждению в престижности раннего освоения всего, что позволяет ребенку отличиться, Тбилиси, похоже, входил тогда, не знаю, как сейчас, в десятку самых передовых городов мира. Отрочество, проведенное в таком своеобразном месте, не могло не окраситься в соответствующие тона. Я был, как все.

Единственное, что я себе оставил в Москве, кроме школы, - спорт. Легкая атлетика - это святое. Именно в то лето, когда мы с отцом перебрались в столицу, я успел стать чемпионом Тбилиси среди мальчиков по бегу на 60 метров и в прыжках в длину. Только дурак решился бы добровольно погубить столь удачно начавшуюся карьеру. Тем более, что теперь появлялась возможность попробовать покорить Москву. Позже это удалось. И не только Москву. Но поскольку к толстоведению данная тема отношения не имеет, не углубляюсь. Продолжим о главном.