Репортаж о черном «Мерседесе»

Валерий Алексеевич дослушал пленку, задумчиво подпер рукой подбородок.

– Слушай, Сергей, а ты что, все свои разговоры на диктофон записываешь?

– Все, – пожал я плечами. – Никогда не знаешь, в какой момент услышишь что-нибудь интересное.

– И меня пишешь?

– Пока нет. Я этот магнитофончик смог себе позволить только после нашей последней встречи.

– Понятно. – Он вынул из аппарата кассету, опустил к себе в карман. – И где она прячется?

– У меня есть телефон.

– А адрес?

– А куда она денется? Других тайников у нее нет.

– Диктуй, – хозяин кабинета достал из кармана свой «Паркер».

– Валерий Алексеевич, – осторожно спросил я. – После нашего разговора у меня возникло ощущение, что Юля для вас как дочь.

– Ну и что?

– Вы уверены, что относитесь к ней, как к родной дочери?

Валерий Алексеевич воззрился на меня с немым изумлением. Потом с раздражением. Потом встал и отошел к окну. Размышлял он почти с четверть часа, и когда я уже начал тайком зевать, резко развернулся и швырнул кассету на стол:

– Забери. Привезешь сюда пятнадцатого числа. И эту, беглую, прихвати. Черт бы вас всех побрал с вашими тайнами!

Раз уж меня занесло на Васильевский остров, я сделал небольшой крюк и заскочил к Кировскому стадиону. На кольцевой дорожке сугробы лежали в человеческий рост высотой, но асфальт между ними оставался сухим и чистым. Я загнал машину на боковой съезд, вышел и присел на теплый капот. Вскоре показалась Алла. Она бежала, прикусив губу и заметно морщась при каждом шаге. Опять, наверное, ступня болит. На меня девчонка внимания не обратила. Может, не заметила, слишком сконцентрировавшись на своей боли, а может, обиделась после нашего последнего разговора.

Через четыре дня она улетит в Норвегию, где получит золотую медаль. А потом всю оставшуюся жизнь будет хромать. И завидовать другим спортсменкам, отличающимся только тем, что у них в крови чуть меньше неких сложно-цикличных молекул. А еще – мучиться с натруженными мышцами, изношенными суставами, с рождением ребенка, а если все-таки родит – с нехваткой молока. Стоит ли одно другого? Не знаю. Потому, что я никогда не поднимался на пьедестал почета под звуки гимна, никогда мне на шею не вешали золотой медали, никогда я не жертвовал собой, защищая честь Родины на спортивной арене. Может быть, и стоит.

У входа в ЦПКиО какая-то бабка, несмотря на будний день, пыталась торговать красными и желтыми тюльпанами. Я остановился, дал ей десять долларов и забрал все. Проехал до «Спортивной», поднялся на второй этаж, нашел горничную и попросил:

– Вы не откроете двести двадцатый номер? Я вот цветы хотел девушкам поставить.

– Нет, – отрезала она, сунув руки в карманы передника. – Это категорически запрещено.

– Мы вместе зайдем. Только цветы поставим и назад. На минуточку… – Я протянул заранее приготовленный червонец. Мелочь, конечно, но ведь я ничего криминального и не просил.

– А ваза у тебя есть? – неожиданно спросила она.

– Нет, – виновато улыбнулся я. – Как-то не подумал.

– Вечно вы, мужики, не тем местом думаете, – фыркнула она и выдернула у меня из пальцев десятку. – Здесь подожди.

Она ушла по коридору и через несколько минут вернулась с пластмассовым ведерком, уже полным воды.

– Вот, ставь. Ох, подведете вы меня под монастырь. Пойдем… – Она быстро побежала вперед, остановилась у одного из номеров и открыла: – Давай, только быстро.

Я поставил охапку тюльпанов на стол, вырвал листок из блокнота, написал:

«Извини, что не застал.

Трахаль»,

и подсунул под банку.

– Ну, ты скоро?!

– Иду!

Я вышел в коридор, и горничная тут же захлопнула за мною дверь.

Вот, пожалуй, и все.