Решающий поединок

За месяц до Римской олимпиады мне пришлось взять академический отпуск в институте. Шансов попасть в основной состав у меня нет, но ощущение такое, что, если пропущу подготовительный сбор, в моем борцовском образовании появится внушительный пробел. Сергей Андреевич не возражает. Он считает, что вот-вот должен наступить тот момент, когда я соберу воедино все вложенное в меня. Идут последние тренировки. Комплектуется команда. На контрольные встречи (так у нас называют поединки, победитель которых получает право ехать на чемпионат) приезжает председатель Спорткомитета Романов. Он бел как лунь, несмотря на свои пятьдесят лет. Мы с Александром дрожим от нетерпения. Уж на глазах у начальства покажем, на что способны. Ведем себя, как охотничьи собаки, повизгивающие в предчувствии того момента, когда их вот-вот должны спустить с поводка. Каково же было наше разочарование, когда узнали, что нам не дадут побороться. Романов уезжает, и лишь после нам предоставляется возможность отвести душу с претендентами на поездку в Рим. Только тут понимаем политику старшего тренера сборной команды СССР. Мы набрасываемся на Савкуза Дзарасова, который объявлен, первым номером в тяжелом весе, и треплем его нещадно. Выигрывать не выигрываем, но и он нам сделать ничего не может. Уходя с ковра, осетинский богатырь сплевывает в сердцах, говоря, что сон в руку: «Целую ночь мне свора снилась. Все так и норовили ухватить за ноги». Даже выиграй мы у Дзарасова, в тот момент ни Медведя, ни меня нельзя было выставлять. Оглушенные, раздавленные свалившейся на нас ответственностью, мы бы растерялись. Преображенский, поняв маневр старшего тренера, промолчал.

Наше время еще не пришло.

«Стреляющая мельница фараонов»

Наша команда едет в Ленинград. Мы с Сергеем Андреевичем, признаться, чувствуем себя несколько неловко, потому что на чемпионате страны нам предстоит помериться силами не только с борцами Грузии, Армении, Белоруссии, но и со своими друзьями — ленинградцами: соревнования командные, и мне, конечно, придется бороться с кем-то из своих бывших товарищей по секции. Вот так и мой друг Леша Колесник переходит вдруг в категорию соперников, хотя мы с ним и в разных весовых категориях.

Лешка был для меня как бы вторым тренером: сколько маленьких хитростей — а из них и соткан поединок на ковре — раскрыл он мне! Мы были закадычными друзьями, секретов друг от друга у нас не было, но меня всегда поражало умение Колесника настраиваться на схватку. Балагур, добродушный парень, он за полчаса до выхода на ковер менялся на глазах: замыкался, как бы уходил в себя, лицо его темнело, глаза горели темным пламенем. Впервые я это увидел на отборочных соревнованиях перед римским чемпионатом мира. Леонид, набычив голову, ходил в раздевалке из угла в угол и бубнил:

— Он мой враг! Ненавижу его… Если проиграю, перестану себя уважать. Ну нет, эту обиду я ему вовек не прощу…

— Ты про кого это? — разобрав, наконец, его невнятное бормотание, спросил я.

— Не мешай придумывать. Отстань, потом объясню, — бросил он в сердцах. — …Дайте только мне до него добраться, я ему такое покажу!..

В тот момент на него было и любопытно, и страшно смотреть. Казалось, он раскалился докрасна, дотронешься— обожжет. На ковре его клокочущая энергия била через край: он по — бульдожьи вцеплялся в противника и теребил его, теребил. Наверное, вот это-то и помешало ему стать чемпионом, хотя данные у него были отменные: от ярости он терял голову, и более хладнокровные и опытные соперники умело пользовались его состоянием. Взвинчивать себя он умел, и это умение старался передать мне. Только у меня ничего не получалось, не удавалось мне разозлиться на своих противников, хоть плачь! Ну как прикажете убедить себя, что Колесник, пользуясь его же словами, «… мой враг… дайте мне только до него добраться…»

Чемпионат СССР по борьбе проводился на закрытом легкоатлетическом стадионе. Ковры постелили как раз в центре поля, обрамленного, тартановой дорожкой. Они лежали как бы на дне блюдца, образованного трибунами. Впрочем, все это воспринималось боковым зрением. Меня смущала непривычность обстановки: вроде все вокруг знакомо и в то же время все ново. Со мною здороваются ленинградские болельщики. Это почти все те, с кем я в свое время тренировался, кто занимался в многочисленных борцовских секциях. Много институтских знакомых. Где-то брат на трибуне, на его имя я оставил у контролеров билет. Отец пришел, как мы с ним договорились, заранее. Его место почти у самого ковра. Маму и сестренку я не пригласил. У нас так уж повелось, мать только один раз, и то по телевизору, видела, как я боролся, а переживаний и слез хватило на неделю.

— Они ж тебя сломают. Бросай ты свой спорт, сыночек, — упрашивала меня тогда мать. — Посмотри на свои уши, на что они похожи! Их как будто корова пожевала.

Она надеялась, что нашла убедительный аргумент. Хрящи ушных раковин у меня к тому времени действительно были поломаны.

— Так они ведь уже сломаны, самое страшное позади.