Степан Гречко

Решения принимались на земле

Степан Наумович ГРЕЧКО

В преддверии грозных событий

Беспокойный январь. — В военно-воздушной академии досрочный выпуск. — На формирование авиаполков. — В пограничном Закавказье.

Январь сорокового года выдался умеренно морозным и ясным. Многие мои однокашники — слушатели командного факультета Военно-воздушной инженерной академии имени профессора Н. Е. Жуковского — называли погоду самой лыжной, мечтали выбраться за город, куда-нибудь в район Переделкино, чтобы вдали от академических забот побегать на лыжах по затвердевшему снежному насту, насладиться подмосковной тишиной.

Меня, южанина, загородные лыжные прогулки не очень привлекали. Хотелось просто на какое-то время отвлечься от изрядно надоевшей за два с половиной года учебы постоянной занятости. Да где там! На носу зимняя экзаменационная сессия. На третьем, заключительном для командного факультета, курсе она особенно ответственная. Тут не до отдыха. Надо готовиться.

Мы по-хорошему завидовали нашим отличникам Серафиму Пестову, Алексею Подольскому, Александру Исупову, Анатолию Кравченко, Николаю Остроумову. Академические премудрости давались им легко, будь то история войн и авиации, тактика воздушного боя, аэродинамика и многое другое. Всё они схватывали на ходу, на всё находили время: много читали, осваивали иностранные языки, занимались спортом, часто бывали на Центральном аэродроме столицы, летали. Середнячкам вроде меня и других угнаться за ними было нелегко. Но мы все же старались не отставать. Изо дня в день повторяли пройденное, внимательно слушали лекции, не пропускали ни одной консультации. Словом, грызли гранит науки и в учебное, и в свободное от занятий время. В перерывах между лекциями и консультациями в коридорах учебного корпуса обсуждали последние новости, спорили о международных событиях, о делах внутриакадемических. Главным заводилой выступал обычно Алеша Подольский. Неутомимый балагур, завзятый весельчак, уже тогда довольно известный летчик, награжденный орденом Красного Знамени за бои на озере Хасан, Алексей всегда имел в запасе какое-нибудь «важное сообщение».

— Слушайте, бунтари, — обычно начинал он, улыбаясь во весь рот. «Бунтари» было его любимым словечком. Где он подхватил его, не знаю, но в лексиконе Алексея оно вполне заменяло слова «друзья», «товарищи», «однокашники». И произносил он его так, будто одаривал слушателей самыми дорогими подарками.

— Опять какое-нибудь «важное сообщение»? — вопросительно смотрит на него устроившийся на подоконнике с книгой в руках секретарь нашей курсовой парторганизации Исупов.

— Самое важное, Саша, — кивает в ответ Подольский и начинает рассказывать занятную историю, выдавая ее за правду.

— Помолчи, Алешка, все равно ничего интересного не придумаешь, а твои охотничьи рассказы нам надоели, — прерывает его в этот раз Александр Исупов. — Послушайте, ребята, что я скажу, наш курс, кажется, будут выпускать досрочно. Так что готовьтесь к госэкзаменам.

— Не иначе где-то опять запахло порохом — потребовались летчики, прорезюмировал сообщение Подольский, — Впрочем, Сашка, вероятно, прав. Раньше старшекурсников других факультетов вызывали, теперь пришел наш черед. Страна у нас огромная, люди всюду нужны. Может, кому-то неймется прощупать наши границы. На этом разговор закончился. Через день или два нас пригласили в конференц-зал. Судя по всему, весть о досрочном выпуске подтверждалась.

Первые два ряда заняли преподаватели, в их числе начальники кафедр: марксизма-ленинизма — профессор Н. В. Пуховский, оперативного искусства полковник П. А. Журавлев, военной истории-комбриг Е. И. Татарченко, общей тактики — доцент полковник А. И. Чугунов, тактики ВВС — полковник В. П. Конокотин, бомбардировочной подготовки — доцент полковник М. Д. Тихонов. Все мы относились к ним с глубоким уважением.

Слушатели расселись, кто где хотел. Многие кресла оставались незанятыми. Справа от меня устроился Николай Остроумов, бывший летчик-истребитель Тихоокеанского флота. Среди нас он один из самых молодых, способный, красивый. Еще правее расположился в удобном кресле Мишка-одессит, а точнее, Михаил Афанасьев. До поступления в академию мы вместе коротали вечера в читальном зале одесского Дома Красной Армии, набирались ума-разума. В Афанасьеве мирно уживались два, казалось бы, прямо противоположных качества. Он слыл эрудитом в области физики, математики и одновременно был лириком, на редкость жизнерадостным человеком, великолепно исполнял старинные романсы, при случае не отказывал себе в удовольствии «пожаргонить» по-одесски. Скосив на меня темные, с лукавинкой глаза, спрашивает:

— Как думаешь, Степан, что будут делать с нами начальники?

Отвечаю ему в том же тоне:

— Похоже, Миша, будут сначала глаголить.

— Шуткуешь, Степа, — бурчит под нос Афанасьев, не удовлетворенный моим ответом, и углубляется в кроссворд.