Рец де, кардинал. Мемуары

В ответ на доводы герцога Буйонского я привел множество других, почерпнув их в убеждении, что испанцам придется соображаться с нами, когда они увидят, сколь безраздельно властвуем мы Парижем, восьмитысячным пехотным войском и трехтысячной конницей, стоящими у его ворот, и самой испытанной армией в Европе, которая выступила к нам на [168]

помощь. Я не упустил ничего, чтобы убедить герцога в правильности моего суждения, которое нахожу справедливым и сегодня. Он приложил все старания, чтобы убедить меня в разумности своего: по-прежнему внушать посланцам эрцгерцога, будто мы исполнены решимости совокупно с ними домогаться общего мира, но притом объявить им, что, по нашему мнению, лучше было бы склонить к нему и Парламент, а этого можно достигнуть лишь постепенно и как бы для него нечувствительно; таким образом выиграть время, подписав с посланцами соглашение, которое якобы лишь предваряет то, что впоследствии должно составить с участием Парламента, — оно не обяжет нас ни к каким немедленным и определенным действиям в отношении общего мира, однако же испанцы будут ублаготворены довольно для того, чтобы двинуть свои войска. «А тем временем, — продолжал герцог Буйонский, — выступит и армия моего брата. Испуганный и растерянный двор принужден будет согласиться на заключение мира. И поскольку в соглашении нашем с Испанией мы оставим себе лазейку, благодаря оговорке насчет Парламента, мы воспользуемся ею для общего блага и для нашей собственной пользы, если двор не образумится. Таким способом мы избегаем опасностей, которые я вам уже перечислил или, по крайней мере, будем долее иметь силы и возможность их избежать».

Соображения эти, хотя и мудрые и даже глубокие, не убедили меня, потому что герцог выводил из них необходимость действий, казавшихся мне неисполнимыми: я понимал, что он может провести посланцев эрцгерцога, которые доверяли ему более, чем всем нам вместе взятым, но я не представлял себе, как он сможет провести Парламент, который в настоящее время вел переговоры с двором, уже послал своих депутатов в Рюэль и, сколько бы ни шарахался из стороны в сторону, всегда вновь неудержимо влекся к соглашению. Одно лишь громкое требование общего мира могло его сдержать; но поскольку герцог Буйонский отвергал такой шаг, я предвидел, что Парламент будет продолжать следовать своим путем, и, стало быть, если случай расстроит хотя бы часть нашего плана, мы окажемся в необходимости прибегнуть к народу, а это я считал наистрашнейшей опасностью.

Услышав слова «расстроить хотя бы часть нашего плана», герцог Буйонский перебил меня, спросив, что я имею в виду. «Да вот, к примеру, умри внезапно виконт де Тюренн, — ответил я, — или возмутись его армия, чего добивался Эрлах, какая участь ждет нас, если нас не поддержит Парламент? Сегодня — народные трибуны, завтра — лакеи графа де Фуэнсальданья. Мой припев для вас не новость: вкупе с Парламентом — все, без него — ничего». Так мы спорили не менее трех или четырех часов и, не убедив друг друга, решили на следующий день обсудить этот вопрос у принца де Конти в присутствии господ де Бофора, д'Эльбёфа, де Ла Мота, де Бриссака, де Нуармутье и де Бельевра.