Рец де, кардинал. Мемуары

Возвратившись в Париж, кардинал Мазарини помышлял об одном — как поссорить между собой фрондеров; поведение герцогини де Шеврёз внушало ему в этом отношении большие надежды; хотя она хорошо понимала, что, порвав со мной, впадет в ничтожество, и по этой причине была полна решимости этого не делать, она на всякий случай не забывала старательно поддерживать дружбу с двором и внушать Королеве, что ее связывает со мной не столько ее собственная ко мне дружба, сколько упрямство ее дочери. Кардинал, полагая, что весьма ослабит влияние мое на Месьё, если отнимет у меня г-жу де Шеврёз, к которой герцог Орлеанский и в самом деле всегда питал слабость, вообразил, будто нанесет решительный удар, поссорив меня с мадемуазель де Шеврёз, а для этого посчитал самым верным средством дать мне соперника, которого она мне предпочтет. Мне кажется, я уже рассказывал вам в первом томе этого сочинения, что когда-то он прочил на эту роль герцога де Кандаля 292

. Теперь он надеялся лучше преуспеть с помощью герцога Омальского, который и в самом деле в эту пору был красив как ангел и вполне мог прийтись по вкусу прекрасной девице. Он душой и телом был предан Кардиналу даже вопреки интересам старшего своего брата, герцога Немурского, и был весьма польщен данным ему поручением. Он зачастил в Отель Шеврёз и вел себя вначале так ловко и даже тонко, что у меня не осталось сомнений: он подослан, чтобы разыграть второй акт пьесы, не удавшейся Кандалю. Внимательно наблюдая за его маневрами, я утвердился в своем мнении, рассказал обо всем мадемуазель де Шеврёз и остался недоволен

[300]

ее ответом. Я обиделся — меня успокоили. Я разгневался снова, тогда мадемуазель де Шеврёз, желая мне угодить и уколоть герцога, сказала мне в его присутствии, что не понимает, как можно сносить глупцов. «Простите, мадемуазель, — возразил ей я, — но глупость иногда прощают сумасбродам». А молодой человек был, по общему мнению, и сумасброден и глуп. Колкость нашли удачной и к месту сказанной. Вскоре в Отеле Шеврёз отделались от герцога, в отместку он пожелал отделаться от меня. Он нанял негодяя по имени Гранмезон, поручив ему меня убить. Но убийца вместо того, чтобы исполнить поручение, все мне рассказал. Встретив герцога Омальского у Месьё, я сообщил ему об этом на ухо. «Я слишком почитаю имя герцогов Савойских, — присовокупил я, — чтобы предать дело огласке». Он стал все отрицать, но таким способом, что убедил меня в обратном, ибо умолял не разглашать происшествия. Я обещал ему молчать и сдержал слово, и если сегодня я нарушил его, то потому лишь, что дал себе зарок ничего от вас не скрывать и, зная вашу доброту, уверен, что вы никому об этом не расскажете.

Вторая история еще более любопытна и, правду сказать, нелепа. По тому, что я вам уже рассказывал о г-же де Гемене, вам нетрудно представить, как часто между нами случались ссоры. Помнится, Комартен однажды вечером в вашем доме описал некоторые их подробности, позабавив вас ими четверть часа. Она то, как любящая родственница, жаловалась моему отцу на мою скандальную связь с ее племянницей 293, то рассказывала о ней канонику собора Богоматери, человеку чрезвычайно благочестивому, который донимал меня своими укорами. То она публично изливала потоки брани на мать, на дочь и на меня. Иногда наш союз восстанавливался на несколько дней или на несколько недель. Но вот до чего она дошла в своем безумии. Она распорядилась приспособить для жилья подвал или, точнее, оранжерею, усаженную апельсиновыми деревьями, которая выходит в ее сад как раз под ее маленьким кабинетом, и предложила Королеве меня арестовать, обещая этому помочь, с единственным условием, чтобы ей предоставили охранять меня, запертого в оранжерее. Королева впоследствии рассказала мне об этом, г-жа де Гемене мне в этом призналась. Но Кардинал не захотел воспользоваться ее предложением, ибо, если бы я исчез, народ, без сомнения, обвинил бы в этом его. По счастью для меня, эта великолепная мысль пришла в голову г-же де Гемене, когда Король находился в Париже. Ибо, случись это во время его поездки в Гиень, я бы погиб: я иногда навещал ее по ночам совсем один, и ей ничего не стоило меня выдать. Возвращаюсь, однако, к герцогу Орлеанскому.