Рец де, кардинал. Мемуары

На другой день, 12 числа, Парламент собрался на ассамблею; генеральный адвокат Талон доложил палатам об аудиенции, данной ему Королевой, которая сказала только, что второе письмо принца де Конде не содержит ничего нового в сравнении с первым, а посему ей нечего добавить к тому ответу, какой она на него уже дала. Герцог Орлеанский известил палаты о беседах, какие он имел накануне с Королевой и с принцем де Конде. Он объявил, что ему не удалось убедить ни одну, ни другую сторону. Он ничем не обнаружил своего отношения к вопросу о трех министрах и решил, что угодит Королеве своей сдержанностью. Он высокопарным слогом расписал причины, по каким принц де Конде питает недоверие к двору, и вообразил, что удовлетворит Принца своим усердием. Он не успел ни в том, ни в другом 375

. Королева осталась в убеждении, что он нарушил данное ей слово, и у нее были причины полагать это, хотя я не думаю, чтобы так было на самом деле. Вечером Принц, если верить [387]

тому, что граф де Фиеск рассказывал де Бриссаку, выражал недовольство поведением Месьё. Такова участь тех, кто хочет примирить непримиримое и всем угодить. После речи Талона, которая на сей раз лишена была присущей ему твердости и более заслуживала названия напыщенного вздора, нежели речи, приличествующей сенатору, начались прения. С самого начала высказано было два мнения: те, кто придерживались первого, в согласии с Талоном предлагали изъявить благодарность Королеве, снова подтвердившей, что Кардинал отставлен навсегда, и просить ее удовлетворить хотя бы некоторым притязаниям принца де Конде (вот это я и назвал вздором); второе высказано было Деланд-Пайеном, который хотя и состоял в близком родстве с г-жой де Лионн, однако решительно обвинил трех министров и предложил требовать их отставки по всей форме. Надо ли вам говорить, что я не стал оспаривать его мнения в Парламенте, хотя сделал бы это в кабинете Месьё. Я вставил в свою речь некоторые оговорки, которые должны были отличить меня от толпы, то есть от тех, кто слепо поддерживал все, направленное против Мазарини. Разность эту мне необходимо было показать Королеве, и выгодно было показать тем, кто не одобрял поведения принца де Конде. Таких в Парламенте было множество, и даже старик Лене, советник Большой палаты, человек недалекий, но честности безупречной и ярый враг Мазарини, открыто высказался против требования Принца, утверждая, что оно наносит оскорбление короне. Это обстоятельство в соединении с прочими побудило Месьё вечером признаться мне, что я оказался проницательней его, и если бы он, послушав моего совета, воспротивился требованию Принца, его восхвалили бы за это и последовали бы его примеру. Но поскольку Месьё этого требования не осудил, решили, что он его одобряет. И даже те, кто охотно выразил бы свое несогласие с Принцем, теперь с радостью его поддержали. Я не имел достаточно весу, чтобы оказать на палаты то влияние, какое мог оказать своим возражением Месьё, — вот почему я и не стал возражать. Я понимал, что, если бы он воспротивился требованию Принца, многие приняли бы его сторону, и был убежден в этом настолько, что счел возможным, не боясь повредить себе в общем мнении, обиняками осудить предложение, значение которого мне во всех отношениях выгодно было умалить, хотя я и принужден был, памятуя о Месьё и о народе, все же подать за него голос.

Самому уразуметь все эти несообразности много легче, нежели их объяснить; впрочем, вникнуть в них до конца и впрямь может лишь тот, кто в ту пору присутствовал в заседаниях Парламента. Я раз двадцать замечал, что мнение, которое сию минуту принималось им как бесспорно хорошее, спустя миг могло быть осуждено как неоспоримо дурное, стоило только придать иной оборот форме, подчас совершенно незначащей, или замечанию, иной раз совершенно случайному. Все дело было в том, чтобы улучить мгновение и им воспользоваться. Месьё совершил тут промах; я, со своей стороны, постарался его загладить таким образом, чтобы не дать козыря в руки принцу де Конде, который мог бы сказать, что я щажу [388]

остатки мазаринизма, и чтобы в то же время в известной мере осудить поведение Его Высочества. Вот слово в слово моя речь, которую я на другой день приказал напечатать 376

и продавать на улицах Парижа по причине, какую я изъясню вам далее.

«Я всегда был убежден, что народ не должен быть смущаем мыслью о том, что кардинал Мазарини может возвратиться, более того, надобно, чтобы такой исход почитали невозможным, ибо необходимость отставки Кардинала единодушно признана была всей Францией. Те, кто опасаются возможного его возвращения, опасаются нарушения спокойствия в государстве, ибо приезд Кардинала безусловно ввергнул бы страну в смуту и междоусобие. Если подозрения насчет предполагаемого его возвращения основательны, роковые следствия неизбежны, но даже если они напрасны, они все же вызывают законную тревогу, ибо могут послужить предлогом для всевозможных беспорядков.