Рец де, кардинал. Мемуары

Назавтра Королева послала за депутатами, чтобы сообщить им свою волю, которую им надлежало объявить Парламенту. А 21 июля принц де Конде решил явиться во Дворец Правосудия. Решение его напугало Месьё сверх всякой меры, хотя оно не должно было быть для него неожиданностью. Я предсказывал ему это множество раз. Принц пожаловал туда в восемь часов утра в сопровождении г-на де Ларошфуко и пятидесяти или шестидесяти дворян, и поскольку палаты были в сборе по случаю принятия двух новых советников, он объявил собравшимся, что вместе с ними радуется отставке министров, которой они добились; однако положиться на нее с уверенностью можно лишь в том случае, если она будет упомянута в особом пункте декларации, которую Королева обещала прислать в Парламент. В ответ Первый президент самым кротким голосом рассказал Принцу о беседе в Пале-Рояле, присовокупив, что было бы несправедливо и несовместно с почтением к Королеве каждый день ставить ей новые условия; слово Ее Величества само по себе надежная гарантия, тем более что она оказала Парламенту честь, назначив его блюсти это слово; было бы весьма отрадно, если бы Его Высочество Принц, доверясь этой гарантии, сначала явился бы в королевский дворец, а не во Дворец [396]

Правосудия, — будучи Первым президентом Парламента, он не может не выразить Его Высочеству удивления тем, как он ныне поступил. Принц возразил, что, памятуя печальный опыт его недавнего тюремного заключения, никто не должен удивляться, что он берет теперь предосторожности

379

: всем известно, что кардинал Мазарини как никогда прежде всесилен в правительстве; он, Принц, намерен безотлагательно направиться к Месьё, чтобы держать с ним совет об этом предмете, и просит Парламент не обсуждать вопросов, имеющих до него касательство, в отсутствие Его Королевского Высочества. Затем Принц отправился к Месьё, с которым говорил о своем появлении в Парламенте, как о чем-то, что было между ними условлено накануне, в саду Рамбуйе, где они и в самом деле прогуливались два или три часа сряду. Самое удивительное, что, воротившись после беседы в саду, Месьё сказал Мадам, что Принц так насторожен (он употребил именно это выражение), что едва ли решится возвратиться в Париж ранее, чем через десять лет после смерти Кардинала, а мне, поговорив с Принцем, который явился к нему из Дворца Правосудия, объявил: «Вчера принц де Конде не хотел возвращаться в Париж, сегодня он уже здесь, и в довершение нелепицы я должен действовать так, будто он явился сюда по сговору со мною. Он сам только что сообщил мне, будто мы вдвоем приняли вчера это решение». Принц де Конде, которого я расспрашивал об этом обстоятельстве лет семь или восемь спустя, уверил меня, что накануне объявил Месьё о своем намерении прибыть в Парламент; по лицу Месьё он понял, что тот предпочел бы, чтобы этого не случилось, однако Месьё возражать не стал и даже выказал радость, когда Принц явился к нему по выходе из Дворца Правосудия. Плоды малодушия неизъяснимы; причудливостью своей они бесспорно превосходят плоды самых бурных страстей. Как никакая другая страсть оно соединяет в себе противоречивые желания. Принц возвратился в Сен-Мор, Месьё отправился к Королеве, чтобы перед ней оправдаться, или, лучше сказать, объяснить ей визит принца де Конде. По замешательству его Королева поняла, что поведение Месьё было продиктовано скорее малодушием, нежели злой волей: она сжалилась над ним, однако жалость ее была такого рода, которая сродни презрению и легко переходит в гнев. Не сдержавшись, она дала его почувствовать Месьё, и притом куда сильнее, нежели сама того хотела, а вечером сказала принцессе Пфальцской, что, оказывается, притворяться с людьми, которых презираешь, гораздо труднее, нежели она предполагала. В то же самое время Королева приказала принцессе передать мне от ее имени: ей известно, что я не причастен к низостям Месьё (так она выразилась), и она уверена в том, что я сдержу данное ей слово открыто выступить против Принца, если после отставки министров он будет продолжать смущать двор. Месьё, надеявшийся, одобрив такие мои действия, отчасти ублаготворить Королеву, чрезвычайно обрадовался, когда я сказал ему, что не могу отказаться исполнить обещание, которое он сам благословил меня дать. На другой день я увиделся с Королевой; я заверил ее, что в случае, если Принц и впрямь, как [397] утверждали слухи, возвратится в Париж, вооруженный и с большой свитой, я также вооружусь и окружу себя преданными людьми, а если она дозволит мне и впредь, по обыкновению моему, изустно и печатно хулить Кардинала, я ручаюсь ей — я не отступлю перед Принцем и дам ему отпор, ссылаясь на то, что Кардинал и его ставленники удалены, и потому нельзя допустить, чтобы именем их пользовались, стараясь ради выгоды частных лиц разрушить устои монархии. Не могу вам описать, как была довольна Королева, которая смягчилась настолько, что даже заметила: «Вы как-то сказали мне: “Люди никогда не верят, что другие способны на то, на что неспособны они сами”. Как это справедливо!» В ту пору я не понял значения ее слов. Позднее Барте объяснил мне их, потому что Королева повторила ему те же слова, жалуясь на то, что министры, и в особенности Ле Телье, который удалился всего лишь в Шавиль 380, более озабочены своей ко мне ненавистью, нежели тем, чтобы служить ей, Королеве, и твердят с утра до вечера, будто я ее обманываю, будто это я руковожу действиями Месьё, и она вскоре увидит, что я отступлю перед Принцем, а если нет, то только потому, что стакнусь с ним.