Рец де, кардинал. Мемуары

«Ужели вы советуете мне, Брион, — говорил Месьё (он чаще всего называл герцога Данвиля именем, которое тот носил, когда был его главным конюшим), — ужели вы советуете мне после всего, что было, положиться на слово Мазарини? Ужели вы дадите такой совет принцу де [456] Конде? Но даже если поверить, что мы можем на него положиться, ужели, по-вашему, Королева не должна без колебаний согласиться на то, чего вместе с нами просит у нее вся Франция, да что я — вся Европа? Никто не страдает более меня от сознания бедствий, в какие ввергнуто королевство. Я не могу без содрогания видеть испанские знамена и думать, что они вот-вот соединятся со знаменами полков Лангедокского и Валуа

454; но обстоятельства, вынудившие меня допустить это, разве не принадлежат к числу тех, на которых зиждится справедливая пословица: “Нужда свой закон пишет”? Да и должен ли я оберегаться действий, которые одни только и способны оберечь меня от гнева Королевы и мщения ее министра? В его руках королевская власть, в его распоряжении — все укрепленные крепости, под его началом — все лучшие войска; он теснит принца де Конде на окраине королевства; он угрожает Парламенту и столице; он сам ищет поддержки Испании, и нам известно, какие обещания он дал, находясь в епископстве Льежском, дону Антонио Пиментелю 455

. В этом положении что мне остается делать или, лучше сказать, что я должен делать, дабы не обесчестить себя, прослыв не только ничтожнейшим из принцев, но и презреннейшим из людей? Если я допущу разбить принца де Конде, подавить Гиень, и Кардинал с победоносной армией окажется у ворот Парижа, ужели люди скажут: “Герцог Орлеанский достоин уважения за то, что предпочел обречь самого себя, Парламент и столицу мести Мазарини, лишь бы не прибегнуть к оружию врагов Короля”? И не скажут ли они совсем другое: “Герцог Орлеанский трус и простофиля, раз он уступил сомнениям, которые неприличествовали бы даже капуцинскому монаху, будь он связан такими обязательствами, какие взял на себя герцог Орлеанский”?»

Вот что сказал Данвилю Месьё в порыве красноречия, присущего ему всегда, когда он говорил не готовясь.

Он, наверное, не ограничился бы этими словами, но пришли доложить, что в его покоях дожидается президент де Бельевр. Месьё покинул библиотеку, оставив меня наедине с Данвилем, который с жаром, достойным здравомыслия рода Вентадуров, взялся теперь уже за меня, стараясь втолковать мне, что, памятуя о ненависти ко мне принца де Конде и об обещаниях, данных мной Королеве, я должен помешать Месьё присоединить свои войска к войскам герцога Немурского. Вот что я ответил ему на это или, точнее, вот что он записал под мою диктовку на своих дощечках 456, чтобы прочитать потом Королеве и Кардиналу:

«Я обещал не идти на соглашение с Принцем и объяснил, что не могу покинуть службу у Месьё, а стало быть, не могу не служить ему во всем, что он предпримет, дабы помешать возвращению г-на кардинала Мазарини. Вот что я сказал Королеве в присутствии Месьё, вот что я сказал Месьё в присутствии Королевы и вот чего я свято держусь. Граф де Фиеск каждый день заверяет герцога де Бриссака, что принц де Конде готов принять любые мои условия — я выслушиваю его слова с надлежащим почтением, не давая, однако, никакого на них ответа. Месьё приказывает [457]

мне посоветовать ему, как лучше поступить, притом, что он решил никогда не соглашаться на возвращение Кардинала, — я полагаю, совесть моя и честь обязывают меня ответить, что перевес бесспорно окажется на стороне Кардинала, если Месьё не соберет военные силы, достаточные, чтобы противостоять силам Кардинала и отвлечь те из них, которыми он теснит принца де Конде. Словом, я прошу вас передать Королеве, что я исполняю лишь то, о чем всегда ее предупреждал; она, без сомнения, помнит, как я неоднократно ей повторял: нет другого человека, который более меня сокрушался бы из-за несчастных обстоятельств, не только дозволяющих, но и повелевающих подданному говорить в таком тоне со своей. Государыней».

Тут я пересказал Данвилю то, что было мною говорено в беседах с Королевой. Он расчувствовался, ибо и впрямь был душою предан интересам Короля; в особенности тронули его мои старания втолковать Королеве, что стоит ей пожелать, и она сможет полновластно диктовать всем нам, и прежде всего мне, свою волю, и потому из расположения ко мне он стал гораздо откровеннее, чем прежде. «Этот негодяй, — сказал он, имея в виду Мазарини, — погубит все. Подумайте о себе, ибо он помышляет об одном — как бы помешать вам стать кардиналом. Сказать вам более я не имею права». Вы вскоре увидите, что я был осведомлен об этом лучше, нежели тот, кто меня остерегал.