Рец де, кардинал. Мемуары

Старый Спада, многоопытный и многогрешный, ополчился на Рапаччоли и даже сочинил на него пасквиль, хуля соперника за то, что тот будто бы не прочь допустить дьявола к покаянию. Монтальто во всеуслышание объявил, что у него есть причины формально протестовать против избрания Фиоренцолы. Чези — я о нем уже говорил — довольно остроумно изобразил роскошный карнавал, который племянница кардинала Чеккини, прекрасная и кокетливая сеньора Васти, задаст публике, если дядю ее изберут папой. Все эти колкости и глупости, и впрямь недостойные конклава, пришлись решительно не по вкусу Барберини, человеку благочестивому и строгому, и, как вы увидите, отнюдь не повредили нашим планам.

Я, кажется, уже говорил вам, что конклав продолжался восемьдесят дней — быть может, чуть меньше или чуть больше. Две трети его употреблены были на то, что я описал выше, ибо кардинал Барберини забрал себе в голову, что настойчивостью своей мы все-таки добьемся избрания Сакетти. Мы не могли его разуверить по причинам, какие я вам уже изъяснил, и, как знать, не затянулось ли бы дело на гораздо более долгий срок, если бы Сакетти, бывший свидетелем того, как его по четыре раза [615]

в день упорно предлагают избрать папой без всякой надежды на успех, сам не открыл глаза кардиналу Барберини. Удалось ему это не без труда. Наконец, он преуспел в своих стараниях, и тогда, соблюдая все предосторожности, чтобы Барберини не подумал, что мы причастны к поступку Сакетти, к которому мы и впрямь не имели отношения, мы обсудили с Барберини возможность избрания каждого из кардиналов его партии. Мы сразу увидели, что он смущен, и смущен недаром. Мы отнюдь не огорчились, ибо смущение его дало нам повод заговорить о представителях других партий и мало-помалу добраться до Киджи.

Кардинал Барберини, который с младых ногтей до страсти привержен был к благочестию и, уверенный в благочестии Киджи, высоко его за это ценил, довольно легко дал себя убедить; по правде говоря, у него было только одно сомнение — поскольку Киджи был в дружбе с иезуитами, Барберини опасался, как бы это не повредило учению Блаженного Августина 22, которое Барберини не столько знал, сколько чтил. Мне поручили объясниться на сей счет с Киджи, и я исполнил поручение, ни в чем не погрешив ни против своего долга, ни против совести Киджи, якобы весьма чувствительной. Поскольку во время долгих бесед, какие я имел с ним за время выборов, он совершенно меня раскусил, а это ему было нетрудно, потому что я от него не таился, он понял, что я не одобряю распрей, доходящих до личностей, и главным почитаю поиски истины. Он убедил меня, будто разделяет мои чувства, и я поверил, что, придерживаясь подобных правил, он способен водворить мир внутри Церкви 23. Он и сам высказался в подобном духе гласно и разумно: когда Альбицци, получавший пенсион от иезуитов, накинулся с грубой бранью на крайности, как он выразился, суждений Блаженного Августина, Киджи, не колеблясь, взял слово и произнес речь в тоне, какого требует почтение к провозвестнику учения о благодати. Случай этот совершенно успокоил Барберини, успокоил более, чем все то, что я еще прежде ему говорил.