Рец де, кардинал. Мемуары

Еще раз прошу вас простить мне, что я занимаю вас такими пустяками; вспомните, однако, что по возвращении моем во Францию я сделал все, что в моих силах, для всех моих приближенных без исключения, и вы не усомнитесь в том, что я с радостью прощал мелкие недостатки людям, о которых упомянул. Как я уже сказал, я касаюсь этой темы потому только, что ваши дети, быть может, нигде не найдут столь пространного о ней рассуждения — я, во всяком случае, не встретил его ни в одной книге. Вы [636] спросите меня, быть может: какую они извлекут из этого пользу? А вот какую. Пусть они вспоминают раз в неделю, что, осмотрительности ради, не следует безоглядно предаваться своей доброте — знатный вельможа в глубине души не может не быть наделен ею в избытке, но, из соображений разумной политики, он должен тщательно скрывать ее в тайниках души, дабы сохранить свое достоинство, особенно во время опалы. Трудно вообразить, сколько горя и мук принесло мне врожденное мое добросердечие, столь плохо уживающееся с этим правилом. Полагаю, из приведенных примеров вам понятно, как трудно мне было играть взятую на себя роль.

Вы поймете это тем скорее, когда, с вашего позволения, я расскажу вам о политике, какой мне в то же время пришлось держаться в отношении Франции.

Едва я бежал из Нантской крепости, Королевский совет, по распоряжению кардинала Мазарини, своим указом воспретил главным моим викариям оглашать пастырские послания от моего имени, не поставив об этом прежде в известность Совет Его Величества. Указ этот посягал на неотъемлемую свободу церковной власти, но можно было счесть, что те, кто его издал, хотя бы для виду старались соблюсти правила и порядки, признавая все же мою юрисдикцию. Вскоре они, однако, попрали все законы, объявив новым указом, изданным в Пероне 53, мое архиепископское кресло свободным — случилось это за месяц или за два до того, как Святой Престол объявил его занятым, пожаловав мне паллиум

Парижского архиепископства при полном собрании консистории. В то же время ко двору вытребовали двух главных моих викариев, каноников собора Богоматери, господ Шевалье и Лавока, и под предлогом их отсутствия приказали капитулу взять на себя управление епархией 54. Столь вопиющее нарушение Соборных постановлений оскорбило римскую Церковь не менее, нежели французскую. Чувства обеих оказались во всех отношениях согласными. Я со вниманием наблюдал их, усердно их притом подогревая, и, выждав некоторое время (памятуя флегматический нрав страны, где я находился, я почел необходимым, чтобы меня не укорили в излишней торопливости), сочинил послание капитулу 55

собора Парижской Богоматери, которое привожу на этих страницах, чтобы вы могли сразу охватить взглядом все, что произошло в этих делах с того времени, как я обрел свободу.

«Господа!

Одной из самых великих радостей, испытанных мной после того, как Господь возвратил мне свободу, было драгоценное для меня изъявление преданности и уважения, кои вы засвидетельствовали мне и частным образом, без промедления ответив на мое письмо, и публично, отслужив благодарственный молебен по случаю моего освобождения; но зато поверьте, среди невзгод и опасностей, выпавших с тех пор на мою долю, не было для меня удара более чувствительного, нежели узнать печальные [637]

новости о том, каким испытаниям подвергли вашу корпорацию, дабы принудить вас предать мои интересы, тождественные интересам самой Церкви, и, приняв навязанные чужой волей и неугодные вам решения, отвернуться от того, чьи права и власть вы отстаивали с такой твердостью и упорством.

Счастливая развязка, какой Богу угодно было увенчать конец моих странствий и трудов, приведя меня в столицу владений Иисуса Христа, древнейшее и священнейшее убежище Его пастырей, гонимых великими мира сего, не изгладила в моей душе мысли о злодействе, что творят в Париже, дабы вас поработить; милостивый прием, каким удостоил меня, прежде чем Господь отозвал его в лучший мир, глава всех епископов и отец всех сынов истинной веры, гласные и лестные знаки доброты и приязни, какими он пожелал почтить мое изгнанничество и мою невиновность, с такой добротой и великодушием обещав мне и впредь святое свое покровительство, честь, какую он оказал мне, не могли совершенно смягчить горечь, причиняемую мне вот уже полгода плачевным состоянием, в какое ввергнута ваша корпорация.

Если чрезвычайные знаки вашей верной ко мне дружбы навлекли на вас ненависть, а гонения, каким вас подвергли, вызваны лишь тем, что вы противились гонениям, на какие обрекли меня, то и я поражен в самое сердце ранами, нанесенными вашему братству, а отзывчивость души, какая побуждает меня до конца моих дней сохранить особенные чувства признательности и благодарности вам за ваши услуги, тем более побуждает меня испытывать ныне небывалое сострадание и печаль из-за ваших скорбей и мук.