Рецидивистка

Крестьянской семье Варакушкиных Бог дал одних сыновей, пятерых. Двое старших готовились к срочной службе, потому семьями пока не обзаводились, а двое средних только что закончили семилетку, но кулаками и статью вполне сходили за взрослых мужиков. Поскребышу, книгочею Грине, шел двенадцатый год. Братья с родителями, богомольными добрыми людьми, от зари до зари горбатились на болотистых наделах, потом и мозолями добывая хлеб насущный. Богатства особого в семье не было, но и с протянутой рукой по миру не ходили.

Коллективизацию и раскулачивание в этих местах ретивые комиссары «учудили» как раз в тридцать третьем году, когда крестьяне вымирали от голода целыми семьями, а у живых порой не было сил по-людски похоронить умерших.

Утренней ранью, когда молочные туманы укрывают болота и заколосившиеся овсы, нагрянули в их дом люди с винтовками, в фуражках с красными околышами. От шума проснулся на сеновале Гриня и увидел сверху, как мечутся по двору куры и гуси, визжат под ножами в лужах крови свиньи, а его батяню и братьев, со связанными за спинами руками, красные околыши волокут к подводам, к которым уже привязаны обе их кормилицы — комолые пестрые коровы. Заорал он от страху и свалился с сеновала прямо на голову выходившего из хлева красного околыша.

— Гринюшкаааа, бегииии, рооодненькиииий! — повис над рассветным хутором крик его матери, и этот крик он навсегда унес в свою взрослую жизнь…

У самого забора схватил было его красный околыш, но тут в него мертвой хваткой вцепился сорвавшийся с цепи пес Тишка.

Он перемахнул через забор в сад, из сада в зацветающую картошку, там метнулся в укрытые туманом овсы и упал без чувств под куст конского щавеля, вымахавшего на проплешине в два его роста.

Почти сутки пролежал он без движения в овсах и, не зайдя на разграбленное родимое подворье, побрел куда глаза глядят…

Опустевшие в тот голодный год украинские шляхи к зиме привели его в богатый город Харьков, бывший в то время столицей Украины. Помыкавшись здесь с протянутой рукой, Гриня примкнул к подростковой банде, промышлявшей мелким воровством на вокзале и базарах. Через два года он стал ее вожаком. Вот тогда-то, за черный как смоль чуб и особый дар освобождать фраеров от карманных часов, перстней, колец и всего прочего, что блестит, получил он у взрослых урок кличку Воронок.

Время шло, и Воронок превратился во взрослого Ворона. Как-то на «гастролях» в Киеве один уркаган с дореволюционным стажем доходчиво объяснил ему: воровать у граждан — дело последнее. Воровать надо у государства, так как государство само — самый большой грабитель, ибо во главе его стоят самые крутые паханы, которые все добро, нажитое простым людом, все богатство страны только со своими однопартийцами и делят. С тех пор повзрослевшая банда завязала с «раздеванием» фраеров и переквалифицировалась на государственные магазины, продуктовые склады и торговые базы. Милиция Харькова с ног сбивалась, но дерзкие ограбления следовали одно за другим. Ворон считал, что мстит красным околышам за разоренную свою семью. Все награбленное шло в воровской общак. А еще Ворон люто расправлялся с отступниками от воровских законов.

Время от времени кто-то из харьковских урок «залетал» в зону, и от них пошел гулять по ГУЛАГу слушок о фартовом харьковском жигане по кликухе Ворон. Как водится, слушок обрастал фантастическими подробностями его воровских подвигов. Но в конце концов его взяли. Подельников Ворон не заложил, никаких бумаг не подписал. Ему влепили семь лет и отправили в Воркуту.

Зона баклана с громкой воровской славой встретила сдержанно. Королем зоны был здоровенный армянин-глиномес, карточный шулер из Сухуми по кличке Арно Туз. Ворон стойко перенес обязательную для баклана «прописку» и издевательства спаянной кавказской шоблы Арно, от которой больше всего, с благословения вертухаев, доставалось доходягам политическим. Держался Ворон замкнуто и власти Арно над собой не признавал. Тот решил поставить строптивого новичка на «четыре кости», и тогда Ворон на виду у всего барака точно рассчитанным движением всадил ему в солнечное сплетение заточку из оленьего рога. Зэки при виде мертвого Арно оцепенели от ужаса, но быстро опомнились и понесли по кочкам кавказскую шоблу. На другой день вертухаи свезли за зону на подводах шесть трупов и закопали их в вечно мерзлую воркутинскую землю.

Ворону добавили еще восемь лет и отправили по этапу в лагерь на заполярной горной реке Собь. С этапа он бежал, воспользовавшись жуткой пургой, бушевавшей несколько дней над Полярным Уралом. Река к тому времени еще не стала, и он, соорудив плот, сплавился на нем до Лабытнанги. Там через ссыльных поселенцев с Украины ему удалось достать документы на имя местного жителя и наняться пастухом оленей в ненецкий колхоз. За зиму на парной оленине, рыбе и полярных куропатках Ворон раздался вширь и вошел в полную мужскую силу: рост под сто девяносто, косая сажень в плечах и пудовые кулаки.