Реубени, князь Иудейский

Одиноким стал город, некогда полный народа.

Как вдовица он, а был велик среди народов.

Царица городов стала рабыней.

Плачет по ночам и слезы орошают щеки ее.

При этих словах кантор громко выкрикивает.

В ответ раздается общий плач, никто не может произнести ни слова, только плачут и плачут. У его отца слезы текут по щекам, потом он обнимает мальчика и прячет его под своим широким плащом, где так тепло и спокойно.

Вдруг отец трогает его за плечо. Тихий голос, словно издалека, говорит:

— В этот день Господь низверг красоту Израиля с небес на землю, с высокой горы в темную могилу.

Давид понимает, что отец хочет обратить его внимание на это место в молитве, но в то же время не хочет говорить о нем, ибо в этот вечер разрушения храма запрещена всякая радость. А высшая радость заключается в размышлении над словами учения.

И только после полуночи, когда все уходят из синагоги, отец говорит:

— Ну, теперь ты понимаешь, почему мы должны просить и почему другие приказывают?

— Все из-за этого дня?

— Конечно.

— Но ведь это же не может продолжаться всегда, отец. Ведь не может это оставаться на вечные времена.

— Разве ты не слышал? «В этот день Господь низверг красоту Израиля с небес».

— Но разве навсегда, отец?

И он вспоминает тот серый зимний день и заданный тогда вопрос, на который отец дает теперь ответ.

— Молчи!

Мальчик снова вспыхивает, глядит недоверчиво сердитым взором: «А не было ли ошибкой, что мы крикнули „гефкер!“? Мы позволяем отнимать у нас власть и честь и еще даем свое благословение на это, объявляем наше имущество бесхозяйным». Но этого мальчик не решается добавить; перед угрожающим взором отца он умолкает.

Так отец никогда еще не смотрел на него, так враждебно и пронизывающе.

Неужели отец до такой степени понимает, что таится в глубине его души, неужели он чувствует, что в этот момент Давид вспомнил зимний день, когда крали дрова, а он объявил их бесхозяйным имуществом… Тогда дело плохо, тогда он понимает все значение бунта, происходящего в Давиде.

Но ведь не может взрослый человек так отчетливо помнить все это… И все-таки… Ведь отец мудр и проницателен. Давид видит по его глазам, как в них пробуждается воспоминание и как отец постигает все значение его дерзкого ответа. Вдруг отец поднимает кулак. Да, он все знает, знает с убийственной точностью. Ни разу еще этот кроткий человек не ударил сына. Но на этот раз, когда перед ним богохульник, критикующий древние законы… Ведь о них сказано: «Обломай острия их зубов».

И Давид ждет, что отец ударит его. Но отец опускает руку. В этот траурный день воспрещается бить детей. Девятое ава — несчастный день. В этот день все плохо кончается. Рука может сорваться, и удар может оказаться смертельным.

Давид знает: карающая длань отца опустилась не по ошибке и не из любви к нему, а во исполнение древнего обычая.

В ужасе смотрит он на отца, — чужое лицо, которое, как каменной стеной, обволакивается гневом.

В эту жаркую ночь не спят, отец молится, плачет, не смотрит на сына. Вдруг Давид тоже начинает плакать. Его охватывает страх, что он никогда не сумеет забыть этого удара, который предназначался ему и не был нанесен.

V

Неудивительно, что Давид, к великому огорчению отца, делает слабые успехи в учении.

Мальчик постится, подражая отцу, он отказывается спать в постели. Засыпает на полу, и мать потом перетаскивает его сонного в постель. Он худеет, начинает покашливать. От этого страдает правильное учение.

Он просиживает за книгами дни и ночи. Но на еженедельных проверках каждый раз отвечает все хуже и хуже. Большие черные глаза утрачивают свой блеск. В них засел испуг с того раза — после девятого ава. Мальчик боится отца. Он как бы все время ждет удара, который заслужил и которого не получил. Ведь отец всегда безусловно прав. Мальчик пытается усиленным рвением вернуть себе его благосклонность, но каждый раз повторяется то же самое, что произошло в ту душную ночь, — отец совершенно не видит его, не интересуется им.

И с сокрушением Давид изо дня в день твердит: «За грехи наши посланы мы в изгнание».