Ревекка и Ровена

- Ах, милый, не надо! - нежно упрекнула Ровена, приложив к губам белый пальчик.

- Вот бы и мне поглядеть! - воскликнул ее сын.

- Ну что у меня за Седрик! Увидишь, увидишь, мой умник! А скажи-ка, монах, но встречал ли ты там моего родича, бедного сэра Уилфрида Айвенго? Говорят, что он храбро бился при Шалю?

- Милый супруг, - снова вмешалась Ровена, - не будем о нем говорить.

- Это почему же? Потому, что ты с ним когда-то любилась? Втюрилась в его бледную физиономию, а на меня тогда и не смотрела.

- Это время давно миновало, милый Ательстан, - сказала любящая супруга, подымая глаза к потолку.

- А ведь ты небось по сей день не простила ему той еврейки, а, Ровена?

- Мерзкая тварь! Не упоминай при мне эту нечестивицу! - воскликнула леди.

- В общем-то бедняга Уил был славный парень, хотя немного и размазня. От какой-нибудь пинты вина - глядишь, уже и пьян.

- Сэр Уилфрид Айвенго был отважным воином, - промолвил монах. - Я слыхал, что никто не сражался лучше его. Когда его ранили, он лежал в нашем монастыре, и мы за ним ходили до самой его смерти. Он похоронен в северном приделе.

- Ну и баста! - сказал Ательстан. - Хватит печальных рассказов! Где шут Вамба? Пускай споет. Эй, Вамба, что ты лежишь, словно пес, у огня? Спой-ка нам, и будет тебе хныкать - что было, то прошло. Чего там! Еще немало храбрецов осталось на свете.

- Да, немало стервятников поселилось в орлиных гнездах, - промолвил Вамба, лежавший у очага рядом с собаками тана. - Немало живет на земле мертвецов, немало и живых давно уже мертвы. Немало есть песен - и веселых и грустных. А самая-то веселая иной раз всех грустнее. Сниму-ка я шутовской наряд и надену траур, кум Ательстан. Пойду-ка я в плакальщики, - вот тут-то, может, и повеселюсь. Пестрый наряд - плакальщикам, черный наряд - шутам. Налей-ка мне вина, кум, а то голос что-то рассохся.

- На, пей, собака, и полно болтать, - сказал тан. И Вамба, с силой ударив по струнам трехструнной скрипицы, скрестил тощие ноги и начал так:

Любовь в сорок лет

Красавчик-паж, не бреешься ты,

Нет на лице твоем и пушка,

Парят мальчишеские мечты

При виде женской красоты

Но доживи до сорока!

Под шапкой золотых кудрей

Мудрость ох как невелика;

Что ж, пой серенады, и слезы лей

И нежных словечек не жалей

Но доживи до сорока!

Когда проводишь ты сорок зим

И прояснится твоя башка,

Придет конец мечтаньям былым:

Они развеются, словно дым,

Коль доживешь до сорока.

Любой ровесник мой, вот те крест,

Готов слова мои подтвердить:

Прелестнейшая из невест

Нам через месяц надоест

И даже раньше, может быть,

Льняные кудри, и алый рот,

И глазок лазоревых нежный взгляд,

И стройный стан, и бровей разлет,

Еще и месяца не пройдет,

До чертиков нам надоедят.

Прах Джиллиан землей одет,

А Марион - верная жена!

Я ж хоть и сед, но забот мне нет,

Я бодр и весел в сорок лет

И пью гасконское до дна.

{Перевод В. Рогова.}

- Кто научил тебя этой веселой песне, Вамба, сын Безмозглого? вскричал Ательстан, стуча чаркой о стол и повторяя припев.

- Один святой отшельник, сэр, известный вам причетник из Копменхорста. Он немало проказничал с нами во времена короля Ричарда. Славное то было время и славный священник.

- Говорят, этому святому человеку определенно обещана ближайшая епископская вакансия, - сказала Ровена. - Его Величество очень к нему милостив. А лорд Хантингдон отлично выглядел на последнем балу; не пойму только, что он нашел в графине! Вся в веснушках, растолстела. Ее называли Дева Марион, но скажем прямо, после того, что у нее было с майором Литлджоном и капитаном Скарлеттом...

- Ты и эту ревнуешь, ха, ха! - захохотал Ательстан.

- Я выше ревности и презираю ее, - промолвила Ровена, величаво выпрямляясь.

- Ну, что ж, песня была хорошая, - сказал Ательстан.

- Нет, гадкая, - возразила Ровена, по обыкновению закатывая глаза. Высмеивать женскую любовь! Предпочитать противное вино верной жене? Женская любовь неизменна, милый Ательстан. Усумниться в ней было бы кощунством, если б не было глупо. Высокородная женщина, воспитанная в подобающих правилах, если уж полюбит, то навсегда.

- Прошу у леди прощения, мне что-то неможется, - сказал монах, вставая со скамьи и неверными шагами спускаясь с помоста. Вамба кинулся за ним, зазвенев всеми своими бубенцами; обхватив ослабевшего монаха за плечи, он вывел его во двор.

- Немало живет на земле мертвецов, немало и живых давно уже мертвы, шепнул он. - У иного гроба посмеешься, а на иной свадьбе поплачешь. Не так ли, святой человек?

А когда они вышли на пустынный двор, откуда вся челядь тана ушла пировать в залу, Вамба, убедившись, что они одни, встал на колени и, целуя край одежды монаха, сказал:

- А ведь я сразу узнал тебя, господин.

- Встань, - с усилием произнес сэр Уилфрид Айвенго. - Одни только шуты и хранят верность.

И он направился в часовню, где был погребен его отец. Там монах провел всю ночь, а шут Вамба сторожил снаружи, недвижный, точно каменное изваяние на портале часовни.