Ревет и стонет Днепр широкий

— …а сейчас, — закончил Иванов, — я хотел бы перейти прямо к обмену мыслями по вопросу, который нас обоих больше всего интересует. В моем распоряжении… — он взглянул на стенные часы, — лишь тридцать пять минут. Итак… наши притязания — мне известно и это слово, господин генерал, — сводятся к трем пунктам…

Генерал сделал жест не то удивления, не то негодования. Комиссары тоже заерзали на своих местах. Но Иванов не дал им вымолвить и слова.

— Первое: немедленно освободить членов ревкома.

Комиссар Кириенко поднял руку — очевидно, чтоб остановить его, но Иванов не обратил на это внимания.

— Второе: прекратить боевые действия и сложить оружие…

Генерал хлопнул ладонью по столу.

— И третье: признать власть Советов в городе и в подлежащем вашей юрисдикции, — теперь он нарочно употреблял иностранные слова, — Киевском военном округе.

— Какая наглость! — прозвучало у окна.

— С вами, господин штабс–капитан, — Иванов бросил через плечо, — не разговаривают. Вам, согласно субординации, надлежит молчать, когда обращаются к старшему чином.

Генерал поднялся со своего кресла — красный, разъяренный. Он, очевидно, хотел крикнуть, но сдержался. Мгновение в комнате царила мертвая тишина. Потом генерал заговорил. В его голосе звучала нескрываемая ненависть, но он пытался иронизировать:

— Ах, вам известны и правила воинской субординации! Вот как!

— Я солдат, господин генерал. Войну прошел в пехотном полку армии генерала Самсонова в Мазурских болотах.

— В таком случае вам должно быть известно, что рядовой не имеет права обращаться прямо к генералу! И вам одна дорога: пока на гауптвахту, а потом… а далее… — генерал зашелся от злости.

— А далее, — подхватил Иванов, тоже повышая голос, — я пришел к вам парламентером от ревкома с ультиматумом!

— Ультиматум! Боже! — всплеснул руками комиссар Василенко. — Это в самом деле нахальство!

Комиссар Кириенко потянулся через стол к кнопке звонка. Он, очевидно, намеревался вызвать стражу.

Иванов взглянул на часы, теперь у себя на руке:

— У нас осталось всего… тридцать две минуты, генерал!

Генерал сел.

— Что дает вам право, — прохрипел он, задыхаясь, — ставить условия и…. ультиматумы, да еще таким… таким…

— Императивным тоном? — подсказал Иванов, снова подбирая иностранный термин. — Не буду ссылаться на законы классовой борьбы, это вас все равно не убедит. Скажу понятным вам… армейским языком: право… силы, господин генерал!

— Силы? — генерал как–то по–бабьи всплеснул руками. — Да ведь наши вооруженные силы в десять раз больше ваших!

— Были, господин генерал! — пожал плечами Иванов. — Однако примите во внимание: польский легион объявил нейтралитет, славянская дружина сербо–хорватов тоже, чехословацкая бригада вышла из боя, Казаки заявили, что не станут вмешиваться в дела Украины, эшелоны, вызванные с фронта, не прошли дальше Поста Волынского. Три юнкерских училища разгромлены. Остатки юнкеров под нашими ударами отступили почти к самым стенам вашего штаба…

Генерал снова хлопнул ладонью по столу: хватит.

— В нашем распоряжении еще достаточно сил! Против вас вся Россия!

— Это покажет будущее, — ответил Иванов и снова посмотрел на часы. — У нас осталось для беседы только двадцать восемь минут.

— Черт побери! — рявкнул генерал. — Чего вы все тычете в нос ваши минуты? Что это означает?

— С этого вопроса, следовало начать, генерал. Отвечаю: наш ультиматум дает вам полчаса на размышления. Теперь осталось двадцать пять минут. Впрочем, — Иванов снова повел плечами, — я согласен считать полчаса с этого момента…

Генерал молчал, вращая глазами, — его душила астма, он не мог вымолвить ни слова. Комиссары Василенко и Кириенко сидели бледные и оцепеневшие. Тяжело дышал Боголепов–Южин у окна. Тикали часы на стене. Снаружи, там и тут — где–то далеко — порой щелкал винтовочный выстрел, еще дальше рассыпалась вдруг пулеметная очередь, изредка — совсем далеко бухал разрыв артиллерийского снаряда. Шел бой, но шел он где–то вдалеке и почти затих. Точнее, притаился, как живое существо. Чтобы сделать прыжок, взорваться снова еще с большей силой.

На какую–то минуту в кабинете командующего Киевским военным округом, охваченным восстанием — и городах Проскурове, Жмеринке, Виннице, Казатине, Фастове, Коростене, — воцарилась тишина.

5

А этажом ниже, в вестибюле штаба, в это время бурлила шумная толпа разъяренных офицеров и юнкеров. Они размахивали револьверами и винтовками и орали. Возбужденная толпа окружила двух пареньков в штатских «жакетах», подпоясанных ремнями, с пулеметными лентами крест–накрест через грудь. Кепки хлопцы надвинули на самые глаза, в руках держали винтовки с примкнутыми штыками.

Красногвардейцы Данила и Харитон — эскорт парламентера — держались, как приказано: стоять вольно и ни на что не обращать внимания — неприкосновенность им гарантирована офицерским честным словом. Толпа офицеров клокотала вокруг них, сыпя проклятьями и угрозами.

— На виселицу их!.. На телеграфные столбы!.. Изрубить в капусту!.. Продажные шкуры! Грязные босяки!