Ревет и стонет Днепр широкий

Украинская общественность, духовная элита нации была, оказывается, недовольна «универсалом». Почему — только до Учредительного собрания, а не навечно, насовсем? Почему — федеративная, а не отделенная от России, независимая и самостийная? И почему — республика а не исконно–исторически–традиционный гетманат?.. А к области социальных преобразований! Зачем — отмена землевладения? Ведь тяга к владению землей — это самая суть украинского крестьянина. И почему — рабоче–крестьянская? Ведь Украина — страна крестьянская, а пролетариат — это чужеродное, наносное, дань времени и плод колониальной политики обрусения края. Ну, в крайнем случае, были бы — крестьянско–рабочая… И вообще, вы предали украинское дело, уважаемый Владимир Кириллович! Вы отступник, ренегат. Национальное дело в ваших руках точит шашель, точит червь… марксизма, вульгарный московский большевизм. Чего доброго, еще заведете здесь у нас, на благословенной украинской земле, нищую хамскую «Совдепию»…

Сергей Ефремов говорил спокойно и монотонно, словно читал нотацию ученику, не выучившему урока. Людмила Михайловна лорнировала и роняла: «Странно! Отвратительно! Какая мерзость!..»

— Высказали мы это вам, господин председатель, потому, — сказал напоследок Ефремов, — что, надеемся, не все еще… обольшевичилось в вашем украинском сердце! Должен же остаться в нем хоть лучик национального чувства — упадет этот лучик на алмаз, скрытый пускай на самом дне души, и тогда, даст господь бог, озарит ее свет и поможет нащупать потерянный вами истинный путь взлелеянного в мечтах поколений украинцев национального возрождения. Засим… оставайтесь у врученного вам кормила, и желаю вам здоровья… души…

Ефремов поднялся. Поднялась и Черняховская. Ефремов сухо кивнул. Черняховская глянула птичьим глазом. И они вышли.

Винниченко смотрел им вслед. Прострация приковала его к стулу — он забыл даже встать и поклониться уходящим.

Боже мой! Что ж это творится на свете?

И для тех нехорош, и для этих… изгой…

Винниченко не глядя взял бутылку с ромом, налил рюмочку и проглотил. Ром был отвратительный — мешанина из денатурированного спирта, мятных капель и корицы. Он закашлялся.

— Панна… товарищ София! Я больше не принимаю… Завтра! Послезавтра! Потом…

— То невозможно, прошу товарища презеса! На очереди, прошу товарища презеса, представители глав иноземных фирм и иноземных консульств! Иноземных, прошу пана презеса! То есть крезы и дипломаты, прошу пана презеса!..

6

Но иностранным крезам и дипломатам суждено было еще подождать.

София Галечко, выйдя, чтоб учтиво пригласить их, поспешно вернулась назад одна. Ее лицо, всегда бесстрастное, словно каменное, было взволнованно.

— Прошу пана… извините — товарища презеса, там пришел и требует приема вне очереди сам председатель Военно–революционного комитета, пан добродий… извините — товарищ Пятаков!

Винниченко отшвырнул портсигар, который был у него в руке. У него и так голова шла кругом после этих двух визитов, а тут еще… революционный комитет!

ВРК в списке посетителей на сегодня не было. Но с первого же дня после свержения Временного правительства установлен такой порядок, что представитель ревкома имеет право без предупреждения прийти к главе нового правительства, если того потребуют дела революционной значимости. Как же иначе? А вдруг — контрреволюционный путч? Или, наоборот, началась мировая революция?

Установлено такое положение, разумеется, неосмотрительно — в порыве энтузиазма в дни после октябрьской победы, когда ревком был основной силой в городе и ему подчинялись все вооруженные отряды. Давно бы уже следовало отменить эту… недемократическую привилегию для ВРК, но до сих пор такой статус отменен не был, и Винниченко не имел права его нарушать.

— Что ж, — раздраженно сказал он Галечко, — просите Юрия Леонидовича… Только дайте, пожалуйста, ему понять, чтобы… того… не задерживался у меня долго, ведь вот иностранные дипломаты и вообще… Самому мне будет неудобно сказать это ему прямо… Вы меня поняли?

— Так есть, товарищ презес! Сориентируюсь…

Дверь отворилась, и Винниченко удивленно уставился на посетителя: он его не узнал. У человека, стоявшего перед ним, не было хорошо знакомой бородки испанского гидальго и золотых ниточек пенсне.

В первый момент в голове Винниченко мелькнула мысль, что Юрий Пятаков вдруг сбрил усы и бороду и снял пенсне из соображений конспирации. Но какая же, к черту, конспирация сейчас, когда в Украинской народной республике объявлена широчайшая свобода совести и партийной принадлежности, а большевики фактически стали в городе первыми людьми?.. Тогда тут же возникло другое, обратное предположение: что бороду, усы и пенсне Юрий Пятаков до сих пор носил исключительно для конспирации и немедленно от них избавился, как только надобность в конспирации отпала. Но обе догадки не соответствовали действительности: перед ним стоял не Юрий Пятаков.

— Леонид… Леонидович? — узнал наконец Винниченко, присмотревшись.

Да, перед Винниченко стоял не Юрий, а Леонид Пятаков.