Ревет и стонет Днепр широкий

Винниченко еще раз, еще глубже, облегченно вздохнул и тоже оживился: конечно, сознавать, что выпущенные из Киева юнкера сыграли активную роль в победе контрреволюционных сил, ему, демократу, даже социал–демократу, было неприятно, но идея объединения национальных правительств, чтобы противопоставить их советскому правительству — действительно принадлежала ему. «Интернационалистическая» — как он заявлял публично, «интернационалистически–националистическая» — как он сам признавался наедине с собой.

— Значит, — заговорил, наконец, Винниченко, — Украинская народная республика может надеяться на признание правительством Соединенных Штатов Америки?

— О, в самом непродолжительном времени!.. — Мистер Дженкинс небрежно махнул рукой. Но тут же добавил с ударением: — Разумеется, всецело в зависимости от… дальнейших побед вашей армии на фронте и… роли вашего правительства в сопротивлении русскому большевизму.

В это время в дверь комнаты осторожно постучали.

— Пожалуйста! — крикнул мистер Дженкинс.

Дверь отворилась, и на пороге показался портье гостиницы, в куртке с золотыми пуговицами. Фуражку с золотым галуном он почтительно держал в руке.

— Прошу великодушно простить меня, — произнес портье, почтительно понизив голос, — но просят к телефону пана добродия Винниченко.

Владимир Кириллович метнул на портье свирепый взгляд: таки проведали, что он здесь, сукины дети, как он ни прятался!.. Подите же! Теперь, раз знает об этом гостиничный служащий, то, будьте уверены, узнает и весь город.

Но делать нечего — Винниченко с вежливым вопросом посмотрел на мистера Дженкинса:

— Разрешите?

— Нет! — Дженкинс повернулся к портье. — Скажите, чтоб позвонили еще раз, сюда, по моему телефону. И пожалуйста, — добавил он строго, — чтоб никто не знал, что сюда звонили, вызывая к телефону мистера Винниченко! И вы тоже — забыли об этом! Понятно?

Он протянул руку, вытащил долларовую бумажку из шкатулки, стоявшей на столе, и сунул ее портье в руку.

— Душевно благодарен! Могила! Такая уж наша профессия!

Портье, пятясь, исчез.

Винниченко посмотрел на Дженкинса с признательностью и искренним восхищением: какая догадливость и какой такт! Что значит — Европа! По сравнению с нашей Азией. Что за учтивость! Хотя… в данном случае это же не Европа, а Америка… Однако кто б это мог звонить? О его местопребывании знала только личный секретарь София Галечко, но звонить сюда ей было категорически запрещено.

Мистер Дженкинс между тем закончил любезным тоном:

— А успехи ваши бесспорны — и на фронте, и в тылу. Правда, — все так же любезно добавил он, — мы считаем, что ваша помощь атаману Каледину должна быть еще шире.

Огромный желтого дерева телефонный аппарат Эриксона на стене в приемной мистера Дженкинса оглушительно затрещал.

Винниченко снял трубку:

— Алло!

Это была все же София Галечко.

— Товарищ презес! — услышал он взволнованный голос Галечко. — Мои извинения! Нарушаю ваш запрет, ибо случилось нечто столь важное… Телефонировал французский генерал Табуи, он срочно вызывает пана презеса к себе!

Табуи? Значит, и он вернулся из ставки верховного? О Табуи, после знакомства в дни корниловского путча, у Винниченко остались приятнейшие воспоминания. Совершенно очевидно, генерал Табуи… привез обещанное дипломатическое признание УНР республикой Франции!.. О!

— Генерал Табуи должен прибыть ко мне? — переспросил он и искоса взглянул на Дженкинса: какое впечатление произведет на него это имя?

Мистер Дженкинс и правда поморщился.

Винниченко повеселел. Как удачно сложилось! Молодец этот Табуи, что прибыл как раз сейчас! Молодчина и София Галечко, что позвонила сюда: настоящая личная секретарша — сообразила, когда, надо и нарушить строжайший запрет шефа!.. Иностранные представители не любят, когда вдруг напарываются один на другого! Тем паче, что на украинские железные дороги Франция претендует еще с давних времен и уже предлагала Временному правительству концессию… Пускай же теперь стукнутся лбами чертовы империалисты!.. У Винниченко совсем отлегло от сердца, ему стало весело, как во время игры в фанты.

По телефону между тем долетел ответ:

— Нет. Генерал вызывает пана презеса к себе.

Фу–ты, черт!.. Галантный генерал Табуи! А еще европеец! Хотя бы научились, сукины дети, вуалировать свои намерения и сдерживать свою грубость! Что у него, язык отсохнет сказать: приглашаю? Хам!

Но дело шло о дипломатическом признании республики, и тут уж приходилось жертвовать своим самолюбием. Шапка Мономаха, как сказано уже, тяжела.

Винниченко повесил трубку.

— Итак, — обернулся он к Дженкинсу, и в голосе его прозвучала нотка иронии, — вы сказали: двадцать четыре часа… Значит… до завтра?