Ревет и стонет Днепр широкий

Юрий тоже улыбнулся.

— Витька — подмигнул он, и в глазах его заблестели лукавые искорки. — А может, и правда попытаться? А?

3

Операция была исключительно важная, но чрезвычайно рискованная, а по характеру даже авантюристическая: Примаков решил действовать самолично один.

Товарищам он аргументировал это так:

— Действие рождает противодействие — так сказал, кажется, Карл Маркс. Если сунуться целым отрядим, могут возникнуть недоразумения: вооруженные люди не любят, когда их хотят разоружать. И, таким образом, может произойти напрасное кровопролитие. А меня третий курень хорошо знает, даже несколько приятелей себе там завел…

Примаков убеждал страстно, и коммунисты начали склоняться: обстоятельства были весьма сложные, а в сложных обстоятельствах иной раз действительно лучшим бывает… самый парадоксальный, даже фантастический ход.

Помог и Коцюбинский. Юрий тоже поддерживал примаковский, как будто бы нереальный план разоружения. Он знал: раз Виталий настаивает, значит, у нет есть для этого основания. Кроме того, Коцюбинский заранее решил: тайком, чтобы об этом не узнал Примаков, направить следом за ним группу вооруженных товарищей и самому принять над ними командование. Они укроются где–нибудь поблизости и будут наготове, чтоб прийти Виталию на помощь, если дело обернется худо.

Примаков согласился взять с собой только одного человека: «чтоб было у кого прикурить!» — весело пояснил он. И выбор его пал на матроса Тимофея Гречку. Во–первых, на съезд Советов Гречку делегировали крестьяне, а казаки третьего куреня были, как один, сельские, да многие из тех самых мест, что и Гречка. Во–вторых, Примакову понравилось, как матрос явился в мандатную комиссию съезда. Он протянул свой мандат, стал «смирно» и доложил:

— Прибыл во исполнение приказа; рапортую: декрет про землю наша голытьба взялась было выполнять, так черная сотня и белая гвардия — бей их огонь из ста двадцати орудий! — не дали: раненых семь, один убитый!..

При этом Гречка смахнул слезу, хлюпнул носом, застеснялся своей неуместной для матроса чувствительности и счел нужным сказать в оправдание:

— Потому как дружок сызмалу… Герой–фронтовик… Доблестно прикрывал своим телом революцию, пока, мы все деру давали…

Словом, Виталию пришелся по душе горячий и мягкий сердцем матрос. К морякам Виталий вообще питал слабость. «Если не выйдет из меня писателя, — решил он еще подростком, — стану матросом, пущусь в океан, покорять стихии и открывать новые земли».

Вот так вдвоем — Примаков и Гречка — и отправились они на выполнение операции, как только стемнело. Путь их лежал через речку Липань к Московским казармам.

По дороге Виталий коротко изложил Гречке свой план.

— Звать тебя Тимофеем?

— Тимофеем.

— А меня Виталием. Так вот, Тимофей: разоружать казаков нам ни к чему — свои хлопцы, сельская голытьба, вроде как ты. Заведем с ними душевный разговор: я скажу, и ты слово подкинешь: спросит — я им отвечу, а ты добавишь от себя. Думка, у нас такая: создала Центральная рада себе войско «вильных козаков», а мы из них должны сделать наше, большевистское червоное козачество. Уясняешь?

— Уясняю, так точно.

— Только наших хлопцев там — один третий курень, а первый и второй — черная сотня, белая гвардия, контра. Очевидно, придется–таки нашим червоным козакам те две сотни сразу разоружить. Как? Кто его знает. Как подскажет обстановка на месте. Действовать надо будет решительно. Ясно?

— Так точно.

— Ты коммунист, товарищ Гречка?

— Никак нет… — Гречка подумал минутку и добавил: — Пробовал себя к разным партиям определить, потому искал — где народ; украинские эсеры звали, в анархисты примеривался вписаться. Так фертики же всё! И про землю крестьянам ничего толком не говорят… Думка у меня такая: как нарежем мужикам земли, установим мир и тот социализм, так и подамся в коммунисты.

В казармах светилось: полк только еще готовился ко сну. Часовой у ворот свободно пропустил Примакова: караул сегодня нес третий курень. Только спросил про Гречку:

— А это что еще за цаца такая — в клешах и ободранном бушлате?

— Матрос, не видишь, что ли? Мореплаватель революции! — весело ответил Примаков. — Прибыл с флота передать придет землякам, сам — из наших мест.

В казарме третьего куреня только что закончили вечернюю поверку оружия. Надраенные винтовки так и сверкали в козлах у стены, казаки «вольготничали» перед сном: кто чистил сапоги, кто пришивал пуговицу, кто резался в «очко».

— Здорово, хлопцы! — крикнул Примаков, входя.

— О! Наш агитатор пришел!.. Эй, шумановские, где вы? Ваш учителев сынок снова заявился!.. Архип, Касьян, сыпьте сюда, у вас же были вопросы!.. Какие там новости в божьем мире, пане–товарищ агитатор?.. Про международное положение будете говорить или про мужицкие дела?..

Примаков примостился у столика дневального — поближе к выходу и к козлам с винтовками. Его сразу окружили — и земляки–щуманцы, и те, у кого набрались неразрешенные вопросы насчет жизни и революции, и просто любопытные, которым наскучило однообразие казарменного бытия.