Ревет и стонет Днепр широкий

— Ты была права, — горячо воскликнул Горовиц. — Только ты и была права! Мы все оказались верхоглядами, оторванными от жизни… теоретиками! — Саша фыркнул, вкладывая в слово «теоретики» максимум презрения. — Безмозглыми фразеологами! А ты смотрела на вещи реально. Я с тобой, Богдановна! За восстание!

Бош прижала пальцы к вискам — до чего же болела голова, потом привычным жестом заложила прядь седеющих волос за ухо и произнесла тихо, глядя Саше в глаза:

— Но, Саша, теперь я… против восстания в Киеве…

— Что?!

— Я против восстания.

Горовиц, присевший было на краешек стула, снова вскочил и опять сел:

— Но ведь ты…

— Да, я горячо отстаивала киевское восстание. Но это было тогда, когда мы имели силы, чтоб победить, А теперь мы таких сил не имеем. После петлюровской авантюры в Киеве осталась разве что Красная гвардия — горсточка против многочисленного радовского гарнизона!

— A Второй гвардейский корпус! Ты ведь опять ездила к ним: он готов! И Крыленко дал согласие двинуть его на Киев!

— Второй гвардейский не в силах нам сейчас помочь: его передовые отряды тоже сейчас разоружены радовскими войсками под Жмеринкой и Винницей, а главные силы скованы там корпусом Скоропадского… Думаю, — добавила Бош с грустной улыбкой, — прежде чем решиться на восстание в Киеве, придется поднимать восстание в Виннице, и лишь тогда…

Горовиц вскочил:

— Я еду в Винницу!

Он стал быстро перебирать пальцами пуговицы, застегивая свою студенческую тужурку, словно готовился со всех ног бежать на вокзал. Он застегнул все пуговицы до самого верха — ведь на дворе стоял мороз, а шинели у Саши не было.

— Садись!

Горовиц вспыхнул:

— Я еду в Винницу! Сейчас же! А оттуда — в Киев.

— Сядь!

— Ты не имеешь права меня задерживать!

— Ты поедешь, когда тебя пошлет партия. А восстание будем поднимать тогда, когда будет на то решение… нашего правительства: Центрального исполнительного комитета…

Горовиц покраснел.

— Рано вам… нам, — поправился он, — становиться… бюрократами: революций не делают резолюциями!

— Но поздно, — прервала его Бош резко, — тебе, Саша, проповедовать стихию и анархию!..

Вдруг Евгении Богдановна положила Свои руки на Сашины и мягко пожала их.

— Саша! — голос ее звучал ласково, но во взгляде светилась мука. — Мы стали на неверные позиции… Собственно, я говорю о себе: мои позиции неверны…

— О чем ты, Евгении?

— Помнишь, еще не так давно — не когда–то там, до ленинских Апрельских тезисов, когда, все мы… витали в эмпиреях, а совсем недавно, третьего декабря, на нашем областном съезде, когда я делала доклад об организации Центральной власти на Украине, я твердила: в эпоху финансового капитала, национальное движение перестает быть революционным, перестает быть народным… — Болезненная усмешка искривила губы Евгении Богдановны. — Ты иронизировал, Саша: «Теоретики! Фразеологи!» Это ты обо мне говорил!

— Ничего подобного! — Горовиц замахал руками. — Это я о себе! Я совсем не имел в виду тебя! Я…

— Должен был иметь! — жестко оборвала. Бош. Она снова сжала, ладонями виски. — Эпоху финансового капитала я увидела, а где начинается социалистическая революция… не разглядела. Не поняла, что освободительная национальная борьба становится контрреволюционной как раз в том случае, если пустить ее мимо наших, большевистских рук, вне русла интернационалистической социальной борьбы. Верхогляды и теоретики — это ты верно сказал, Саша! Погрязли мы в эмиграции в партийных дискуссиях и оторвались от жизни народа! — Евгения Богдановна стукнула кулаком по столу, потому что ей показалось, будто Горовиц хочет возразить. —Не увидеть, где Украинская центральная рада, а где — украинский народ! Это же означает, Саша, отождествлять их и фактически… стать на позиции отрицания права нации на самоопределение! И, пожалуйста, не возражай, потому что ты не имеешь на это права: ты тоже запутался в убогих теоретизированиях и впал в другую крайность — призывал к единому фронту с Центральной радой только потому, что она единственный орган, который представляет национальное движение!.. А если народ еще не успел создать своего органа? Значит, надо, чтоб народ создал его! И разве не партия должна бороться за это? Слепцами были мы с тобой, Саша: ты — на один глаз, я — на другой!.. Кидались сюда, кидались туда — члены одной партии! А массы… Они были дезориентированы…

Саша Горовиц сидел пришибленный. Несмело сказал:

— А знаешь, Евгения, такое самобичевания тоже…

— Достоевщина? — подхватила Евгения Богдановна. — Нет, не достоевщина, Саша! Увидеть, что не туда идешь, и свернуть с неверного пути — это только хорошо! Единственный способ борьбы против националистической Центральной рады — это борьба против нее самого украинского народа. — Евгения Богдановна вдруг улыбнулась, и улыбка теперь была даже веселая. — Народ это понимает лучше, чем мы с тобой… «теоретики и фразеологи». Вот на, посмотри — только первые ласточки…

Евгения Богдановна через стол придвинула к Горовицу несколько телеграфных бланков.

Горовиц взглянул. Это были телеграммы в адрес только что созданного съездом Советов Центрального исполнительного комитета.