«Ревность» и другие истории

Я уже чувствовал, что голова у меня как бы наливается кровью. Ужасно знакомое ощущение. Давление растет, и чтобы от крови не треснул череп, мне нужно открыть клапан, альтернативный слив — в противном случае голову разорвет, и мелкие желтые комки мозгов, покружившись по воздуху, прилипнут к стенам, велосипедам, детским коляскам, почтовым ящикам — и пареньку, врущему, что он, черт побери, психолог.

Как правило, проблему можно решить, открыв рот и выровняв давление точно так же, как когда летишь на самолете. Только мне надо поорать. Что-нибудь.

— Мое манделевидное… — начал я. Я был спокоен. Вполне. Ладно, я чуть повысил голос.

— Миндалевидное, — поправил Пиюс с мелкой и ужасно бесячей ухмылкой. — Представь мину, которую далеко видно.

И тут все рухнуло.

— А ты, педик нацистский, со мной так не разговаривай!

Я толкнул контейнер изо всех сил: поганый латыш, словно сэндвич, оказался зажат между двумя мусорками — я чуть было не сделал из него пюре, когда воздух прорезал чей-то голос:

— Мы тут спим!

Я задрал голову. На балконе третьего этажа стояла женщина — ей точно за сорок, а выглядит на пятьдесят; совсем, черт побери, за собой не следит. Я мог такое утверждать — она была совершенно голой.

— Заткнись и прикройся, мерзкая шлюха, — сказал я. — Ясно! — уже проорал я.

Женщина рассмеялась — как будто сорока заверещала, — подняла обе руки, приподняла одно колено и вывернула бедро, гротескно изображая позирующую фотомодель.

— Я вашему начальнику позвоню! — голосила она. — Завтра, господа, вы на пособие начнете жить!

Даже через красную завесу ярости я четко себе это представил. Начальник так долго ждал повода, чтобы наконец сообщить мне: Свендсен, ты, блин, уволен.

Животом я почувствовал контейнер. Пиюс толкал его с другой стороны, кивая в сторону двери и показывая тем самым, что нам пора выходить.

— Думаешь, она правда позвонит? — спросил я под громыхание колесиков контейнера об асфальт.

— Да, — сказал Пиюс.

— Чертовски не вовремя, — сказал я.

— А?

— У «короллы» скоро техосмотр, а еще я жене обещал Рождество на Канарах. А у тебя что?

Пиюс пожал плечами:

— Я деньги родителям отсылаю. У них все хорошо, но без денег они будут плохо питаться и перестанут включать электричество.

Я помог ему поставить контейнер на подъемник.

— Хочешь сказать, не мне тут жаловаться?

— Нет, Ивар, я говорю, что у всех свои проблемы.

Наверное, да. Моя проблема в том, что, когда я злюсь, я уже не соображаю, что к чему. Вот бы мне оптические детекторы, способные делать это вместо меня, — такие есть на станции сортировки мусора в Клементсруде. Мы оставляем груз на безлюдной адской фабрике — мусор перемещается по конвейеру, где все сортирует машинное зрение: органический материал — сжечь, стекло, пластик и металл — в переработку, ну и так далее. Вот бы я осознал: какие-то события надо тупо пережить.

Я успокоился, а пока мы опустошали контейнеры, вновь попытался вспомнить: что, черт побери, произошло сегодня ночью? Я знал, что событий было немало, потому что, когда проснулся, у меня было не просто похмелье — по ощущениям, я как будто два марафона пробежал. Я избил Лизу? Это я-то? Да за те тридцать лет, что мы вместе, я ее и пальцем не тронул. Когда мы проснулись, она лежала в постели спиной ко мне. Странновато как-то: она обычно на спине спит. Но бить? Я себе такого представить не мог. Теперь, когда я об этом подумал, я решил, что мы поссорились. Словно эхо, с ночи до меня донеслись жестокие, грубые слова. И одно из них снова вырвалось из моей глотки всего секунду назад. Шлюха. За эти годы я обзывал Лизу кое-какими словами, но шлюхой — никогда.

Мы вновь покатили баки во двор. Женщина с балкона ушла.

— Пошла домой начальнику звонить, — сказал я.

— Она с постели не встала, — ответил Пиюс. — Пока что.

Он оглядел фасад и кивнул — губы у него шевелились, как будто он считал про себя.

— Идем, Ивар.

Я пошел за Пиюсом к входной двери, где он рассматривал звонки.

— Третий этаж, вторая направо, — пробормотал он и нажал на нужную кнопку. Подождал, глядя на меня с мелкой ухмылкой, теперь уже не такой бесячей.

В динамике над звонком затрещал голос:

— Да?

Сорочий голос.

— Доброе утро, фру Малвик, — заговорил Пиюс; казалось, он кого-то копирует. Кого-то, кто лучше него говорит по-норвежски.

— Я Иверсен из полиции Осло. В экстренную службу только что поступил звонок от службы уборки мусора: ее сотрудники стали свидетелями акта эксгибиционизма — это был кто-то из жителей с третьего этажа. Поскольку мы патрулировали поблизости и это все же преступление, а максимальный срок наказания составляет три года, нас попросили все проверить. Мы понимаем, что на третьем этаже много народа живет, но все равно спрошу: вам об этом что-нибудь известно, фру Малвик?

Последовала долгая пауза.

— Фру Малвик?

— Нет. Нет, я ничего об этом не знаю.

— Нет? Тогда пока все, спасибо.

Когда женщина положила трубку, послышались царапающие звуки. Пиюс посмотрел на меня. Мы быстро пошли к машине, чтобы женщина не успела подойти к окну и нас увидеть. Лишь отъехав, мы засмеялись. Сам я смеялся до слез.