Революция 20

Вторник, 16 мая. Сегодня, около двух часов, вернулся из Бостона Лэмбертсон. Он выглядел уставшим; кажется, я никогда еще его таким не видела. Но это была не просто усталость. Может быть, злость, последствия нервного срыва? Трудно сказать. Больше всего это было похоже на поражение. Выйдя из вертолета, он сразу же пошел в свой офис, даже не заглянув в лабораторию.

И все-таки хорошо, что он вернулся! Пока его не было, я успела перевести дух. Когда Лэмбертсон уехал, его заменил Дейкин, но его, бедняжку, нельзя принимать всерьез. Так иногда хотелось поддеть его и посадить в лужу. Целую неделю я почти ничего не делала. Но вот Лэмбертсон вернулся. Он выжмет из меня все соки, но я все равно рада. Никогда бы не подумала, что так буду скучать без него.

Сейчас Лэмбертсону следует отдохнуть, если он вообще отдыхает! А мне, главное, узнать, зачем он ездил в Бостон. Причем, ездил он явно не по своему желанию.

Я хотела считать с него всю информацию, но подумала, что его это разозлит. Лэмбертсон не желал разговаривать. Он даже не сказал мне, что вернулся, хотя знал, что я засекла его на дороге еще за пять миль. (Я уже могу это делать благодаря Лэмбертсону. Расстояние для меня ничего не значит, если я о нем не думаю.)

Но все же мне удалось снять какие-то обрывки мыслей с поверхности его сознания. Что-то обо мне, о докторе Кастере и об этом противном коротышке Эронсе, или Бэронсе, или еще как. Не могу вспомнить, но я о нем уже слыхала. Надо покопаться.

Но если он видел доктора Кастера, почему мне об этом не говорит?

Среда, 17 мая. Это был тот самый Эроне, которого я видела в Бостоне. Теперь мне ясно: произошло что-то неладное. Я знаю этого человека. Я запомнила его давно, еще в Бердсли, задолго до того, как попасть в Центр исследований. Он был консультантом по психиатрии, и вряд ли я смогу забыть его, даже если очень захочу!

Вот почему я уверена, что все складывается неважно.

Лэмбертсон встречался и с доктором Кастером, но начальник послал его в Бостон потому, что с ним хотел поговорить Эроне. Я не должна была знать об этом, но вчера вечером Лэмбертсон спустился к ужину. Он даже не посмотрел на меня, подлец. Я поймала его. Я предупредила его, что собираюсь подсмотреть, а потом мигом считала его, пока он не перескочил на бостонское движение. (Он знает, что я терпеть не могу машин.)

Я уловила немного, но вполне достаточно. Было что-то очень неприятное в словах Эронса, но что именно, я не поняла. Они были в его офисе. Лэмбертсон сказал:

— Я не думаю, что она к этому готова, и я не собираюсь ее уговаривать. Почему до всех вас не доходит, что она еще ребенок. И она человек, а не какое-то подопытное животное?

Нет ни малейшего покоя. Каждый только и норовит захапать, а отдавать — кукиш с маслом!

Эроне был невозмутим. Он смотрел печально и укоризненно. Я прекрасно его вижу: невысокий, лысоватый, с маленькими бегающими глазками на самодовольном лице.

— Майкл, ей уже двадцать три года. Она давно выросла из пеленок.

— Но занимаются с ней всего два года. И мало чему ее научили.

— Верно. Но мы не можем рисковать результатом. Будь благоразумен, Майкл. Ты отлично поработал с девочкой, все это признают. Возможно, тебя задевает мысль, что с ней будет работать кто-то другой. Но если ты считаешь, что все расходы можно покрыть за счет налогов…

— Я не хочу, чтобы ею пользовались, вот и все. Говорю тебе, я не буду ее заставлять, даже если она согласится. Ее нельзя трогать по меньшей мере еще два года. — Лэмбертсон злился и срывался. Даже сейчас, спустя три дня, он все еще не отошел.

— Ты уверен, что подходишь к вопросу… профессионально?

Что бы Эроне не имел в виду, он поступил подло. Лэмбертсон это понял, и… О господи! Бумаги летят на стол, дверь хлопает, слышны ругательства! И это спокойный, выдержанный Лэмбертсон — можете себе представить? А потом, когда злость схлынула, пришло чувство отвращения и провала. Вот это и поразило меня, когда вчера он вернулся. Он не мог этого скрыть, как ни старался.)

Да, не удивительно, что он устал. Я отлично помню Эронса. Тогда у него не было ко мне никакого интереса. Он называл меня дикаркой. «У нас нет ни времени, ни людей, чтобы содержать ее в государственном учреждении. Она должна содержаться так же, как и любой другой дефективный ребенок. Возможно, она плюс-дефективный ребенок. Возможно, она плюс-дефективная, а не минус, но все равно, такой же инвалид, как слепые и глухие».

Старина Эроне. Это было много лет назад, когда мне только-только исполнилось тринадцать. Еще до того, как доктор Кастер заинтересовался мной, до того, как обследовал меня и сделал офтальмоскопию, до того, как я впервые услышала о Лэмбертсоне и его Центре. Тогда меня только кормили и относились, как к странной зверушке.