Резерв высоты

— Что же делать, доченька? Что же делать? — снова повторил он. И, собравшись с силами, начал рассказ. — Немецкие танкисты, мотоциклисты, как въехали в город, начали издеваться над нами, убивать, грабить. Ваша мама на улице останавливала немцев и что-то им говорила на ихнем языке. Одни фашисты снисходительно улыбались, качали головами, другие нагло смеялись ей в лицо. На следующий день к дому подъехала открытая легковая машина. Надежда Петровна подошла к ней и стала что-то говорить сидевшим офицерам. Что она им говорила — не знаю, но, видно, что-то неприятное, потому что немцы отвечали резко, а потом стали угрожать ей пистолетом. В это время из квартиры выбежала молодая женщина и увела Надежду Петровну в дом.

— Блондинка? — быстро спросила Нина.

— Да, беленькая.

— Это была Эльза, — сказала тихо Нина.

— Так было часто. Она говорила — немцы не слушали ее, — продолжал свой рассказ мужчина и закончил его короткой фразой: — Расстреляли маму твою. Я покажу где.

— А эту блондинку — тоже, как маму? — У Нины едва поворачивался язык, она не могла поверить, что мамы больше нет.

— Этого я не знаю. Может, бабушка знает? Она где-то здесь, — ответил сосед.

В одном из полуразрушенных домов, у знакомых, девушки разыскали Елизавету Петровну. Старушка рассказала, как смело и убежденно Надежда Петровна разговаривала с немцами, как ходила к их главному начальнику. С ней постоянно была Эльза.

— Где она, тоже — с мамой?

— Нет.

Робкая надежда на то, что мать может быть жива, окончательно рухнула. Нина подошла к окну. Вика попыталась заговорить, утешить подругу, но Нина молчала, не двигалась, будто окаменела. «Если случилось горе, надо выстоять и бороться с причиной его, чтобы другие не страдали, — подумала Нина. — Я должна выстоять и бороться. Я не одинока. У меня есть папа и… Анатолий». Нина впервые поставила любимого рядом с самым дорогим для нее человеком отцом.

Добрые люди приютили девушек и Елизавету Петровну, выделили им комнатушку в своей квартире, и все вместе они стали обживаться. Нина обошла все места, где, по рассказам очевидцев, бывала ее мама. Все очень хорошо отзывались о Надежде Петровне, в один голос отмечали, как смело она держала себя в разговорах с фашистами.

Однажды, когда Нина и Вика бесцельно, молча брели по улице, Нина почувствовала вдруг, что кто-то сзади обнял се за плечи. Она Обернулась, радостно вскрикнула:

— Эльза! — и прижалась к груди родного человека, боясь расплакаться.

Зима входила в свои права. Падал снег, было холодно, ветер пронизывал до костей, но они шли, не обращая внимания на непогоду, и не ощущали холода. Эльза поведала Нине о тех днях, которые она провела вместе с Надеждой Петровной.

— Недели через три после того, как вы ушли рыть окопы, в городе началась паника. Народ повалил через Дон. Я предложила Наде пойти с людьми, которые переправлялись на ту сторону реки. Она смерила меня удивленным взглядом и ответила: «Зачем? Бегут темные, напуганные люди. В панике человек плохо контролирует свои поступки и бежит со страху. Немцы — цивилизованная нация, нам с тобой они вреда не принесут».

Я была настроена не так оптимистически, как твоя мама, потому что почувствовала на себе уровень их «цивилизации» под Севастополем, но переубедить Надю не смогла. Оставлять ее одну не решилась.

Наши войска после тяжелых боев оставили город. Ворвались немцы. Как только Надя услышала стрельбу и увидела падающих от пуль женщин, детей, стариков, она выскочила на улицу, остановила одного из мотоциклистов и что-то резкое сказала ему. Тот посмотрел на нее, махнул рукой, поехал дальше. Она остановила бронетранспортер, тоже что-то говорила, пытаясь вразумить немецких солдат, что не надо стрелять в мирных жителей, что их ждали как людей, а они вошли как бандиты. Так продолжалось до самого вечера. Некоторые немцы грозили ей оружием, но гнев в ее глазах, решительные жесты и блестящее владение немецким, видимо, останавливали их. Фашисты не решались стрелять в нее.

Я пыталась объяснить тщетность ее замыслов, говорила: «Надя, ты всерьез надеешься, что они прекратят стрелять и бесчинствовать в городе?» Она ответила: «Эльза, ты же знаешь, что немецкая нация — разумная нация, и если Гитлер маньяк, то народ останется нацией». — «Надя, — стояла я на своем, — если Гете, Цвейг, Гейне и другие — гордость немецкого народа, это не значит, что все немцы такие». — «Эльза, ты же прекрасно знаешь, что в Германии до прихода Гитлера около половины населения голосовали за компартию. Это же сила! Мы в своей стране строим коммунизм, но ведь он зародился в Германии — это ты знать должна», — ответила она на мои доводы.