Ряд волшебных изменений милого лица

— В некоторой степени.

— Стасик, ты псих!

— Психи — люди вольные, бесконтрольные! Вот выправлю себе справку — и лови меня!.. Да, кстати, ты куда сейчас?

— Домой. Потом в театр. У меня «Ковалева из провинции».

— Оставь ключик.

— Ради бога! Но прости за наглость: как твоя Кошка сочетается с любовью к правде? Это театр для кого?

— Ах, птица ты моя мыслящая! Спасибо за информацию к размышлению. Я пораскину тем, что осталось у меня после полета над Москвой.

— Что осталось, то сдвинулось, — сказала Ленка вставая. — Ключ будет в почтовом ящике, как всегда. Чао!.. Да, тебя подвезти?

— Я теперь пешеход. Или не знала?

— Наталья сказала, но я, честно, не очень поверила. Надолго хватит?

— Посмотрим, — Стасик все сидел за пластиковым столом, снизу вверх глядел на Ленку хитрым голубым глазом, второй по обыкновению сощурил: утверждал, что так, в полтора глаза, ему собеседник понятнее.

И Ленка вдруг спросила:

— Стасик, а ты не притворяешься?

— В чем?

— Да во всем. В пешеходстве, в правдолюбии, в рыцарстве своем малиновом.

— Не понял.

— А ты подумай. — В голосе Ленки, до того озабоченном, вдруг зазвучала нахальная насмешка, будто что-то поняла Ленка, до чего-то додумалась, до чего-то, никому неведомого, и легко ей стало, легко и весело. — И я подумаю. Еще раз чао! — И постучала каблучками по линолеуму, скрылась в телелабиринте.

— Какао, — ответил Стасик в никуда, помолчал, потом серьезно сказал себе: — Я подумаю…

Из автомата внизу он позвонил Кошке и договорился встретиться у Ленки в пять часов. Кошка, правда, спросила:

— Ты за мной не заедешь?

— Не на чем.

— Что случилось?

— Леденящая душу история. Встретимся — доложу. И отправился, как некогда писали стилисты-новеллисты, утюжить московские улицы.

Кто-то умный сказал: литература не может копировать жизнь. Литература отражает ее, но и дополняет; так сказать, реставрируя, обогащает. Придуманное ярче увиденного…

Наверно, это верно, простите за идиотский каламбур. Но что делать прозаику, если его герой вдруг попадает в абсолютно банальную ситуацию? Описывать — стыдно, коллеги по жанру упрекнут в отсутствии фантазии. Не описывать — нельзя, поскольку ситуация здорово «работает» на характер героя… Альтернатива ясна: описать, но как можно короче, буквально в несколько абзацев, как недавно, историю с подъемом из воды политовского «жигуля».

Было так. Шел Стасик в элегантных — сухих! — мокасинах по Красноармейской улице, засунув руки в тесные карманы вельветовых штанов, расстегнув до пупа рубашонку — по причине африканской жары чуть ли, как и Политов, не сошедшего с ума сентября. Шел он себе, насвистывал мелодийку из репертуара ансамбля «Дюран, Дюран», ни о чем не помышлял — весь в ожидании встречи с Кошкой — и вдруг в районе аптеки узрел двух юных граждан, возможно, тех, кто спрашивал у телеманан совета, как стать актером. Два будущих созидателя общества, похоже, ровесники Ксюхи или чуть помладше, выясняли отношения с девушкой того же возраста, выясняли громко, не обращая внимания на публику, и малоцензурные выражения сильно покоробили поющую в данный момент душу Стасика.

Претензии к подруге звучали примерно так:

— Что ж ты, трам-та-ра-рам-пам-пам, ушла вчера с этим та-ра-ри-ра-ру-ра-ра, повидла гадкая?

И вроде бы даже собирались врезать изменившей подруге в район глаза.

А народ шел мимо и делал вид, что эти трое из народа вышли, как поется в старой хорошей песне, и уже не имеют к нему никакого отношения. А посему любое вмешательство извне алогично.

А Стасик так не считал. Сегодня. Еще вчера он тоже прошел бы мимо, не задев молодежь отцовским советом, а вернее, даже проехал бы, не заметив конфликта, по причине высокой скорости отечественных легковых автомобилей. Но, повторяем, сегодня его что-то подтолкнуло к компании, и он, вынув на всякий случай руки из тесных карманов вельветовых штанов, сказал именно по-отечески:

— Поспокойнее нельзя, сынки? Люди кругом, дети… Вроде он не за девушку беспокоился, вроде он за окружающих детей волновался, за их несформировавшийся лексикон.

— Вали отсюда, старый! — на миг обернувшись, бросил Стасику один из ребяточек.

И определение «старый» весьма покоробило обидчивого Стасика.

Он резко взял парнишек за шиворота ковбойских рубашек — на первый взгляд фирмы «Рэнглер»: не слабо одевались мальчики! — рванул на себя и резко сдвинул их крепкие лбы. Лбы стукнулись, как бильярдные шары, издав звонкий костяной звук. Парням, этого не ожидающим, стало больно, и один, извернувшись, ухитрился вмазать Стасику по скуле. Мухи не обидевший Стасик, не любящий вмешиваться в уличные конфликты, наблюдающий жизнь из окна личного авто, вдруг оказался в ее гуще и понял, что там, в гуще, тесно, там иногда даже бьют…

И от всей души, до сих пор поющей нечто из репертуара ансамбля «Дюран, Дюран», Стасик рубанул парням ребром ладони по мощным шеям, рубанул по очереди, но практически не задержавшись, а ладошка у Стасика, отметим, была хорошо набита долгими тренировками.

Шеи не выдержали…