Рядом с тобой

Маму отнесли на кладбище, потом были поминки. Тетя Наташа легла в спальне родителей, а папа ушел в баньку. Утром понесли маме завтрак, а потом пошли домой, но папа не пошел, сел в автобус и уехал на работу. Тетка пожила еще два дня и уехала.

Все было очень странно. Странно то, что жизнь продолжалась – приходило утро, а потом вечер. Они ели за тем же столом, из тех же тарелок, разговаривали, смотрели телевизор. Кот сидел на своем прежнем месте, лампочки светили так же ярко, и по двору бегали куры. Папа ходил на работу, Галя – в школу. К ним приходили люди, только мама не приходила. И Юрка не приходил. Их вещи висели в прихожей, обувь стояла под вешалкой.

Так бы и текла жизнь, но вдруг заболела Марковна – что-то с печенью. Что такое больная печень, Галя узнала в детстве, после того как, не отходя от прилавка продуктового магазина, выклянчила у мамы кусочек докторской колбасы. То ли колбаса была причиной, то ли еще что, но на следующий день Галя попала в больницу.

– Твоя печень увеличена, – сказал врач, показывая, где печень должна быть и где она сейчас.

Когда врач ушел, Галя стала на голову, чтобы печень стала на место, и увидела Юрку, входящего в палату. Его печень тоже была увеличена. Теперь они вдвоем становились на голову, но это не помогло – уколы все равно делали…

С утра Галя бежала в школу, потом к Марковне, хоть та и говорила, что не надо приходить, что у нее все есть, но Галя все равно приходила – рядом с Марковной она забывала, что жизнь изменилась. В доме Марковны она чувствовала себя дома, а новый, наполненный запахами краски, обойного клея и новой мебелью, так и не стал ее домом. Больная и пожелтевшая Марковна суетилась вокруг Галки, кормила, гладила по голове. Называла «моя девочка». Это хорошо, а то тетка Наташа сказала «моя сиротинушка». Какая ж она сиротинушка, если у нее есть папа?

– Ты не ссорься с теткой, – сказала Марковна, – она живет в большом городе, у нее большие связи, она много чего может. Тебе еще учиться надо.

– Я сама поступлю, – отрезала Галя.

– Это понятно, но лучше, когда есть связи.

– Не нужны мне никакие связи, я сама все могу!

В доме Гармашей повисла звонкая тишина. Такая же тишина обволакивала Галю, когда она шла по улице: никто ее не окликал, не дразнил, а только здоровались. Одна радость – письма Салмана: «…Галочка, я даже думать не могу о том, что твоя мама умерла. Если б я мог быть рядом с тобой! Если б я мог забрать твое горе!..»

Папа вдруг запил. Галя знала, что сразу после войны, после парада Победы, папа долго пил, хоть и не совсем еще вылечился после ранения. Тогда все пили от радости, что в живых остались, пропивали все заработанное, а папа за войну получил много денег. В одном ресторане он познакомился с Клавдией Шульженко, и она так хорошо говорила о Харькове, своем родном городе, что он вдруг решил туда поехать. Тем более что там был военный аэродром, летное училище. А куда еще податься комиссованному военному летчику? Много позже, увидев Шульженко по телевизору, папа сказал, что с возрастом она становится все симпатичнее.

Теперь папа пил с горя. Не с утра, конечно, а после работы. Оставался допоздна в цеху и домой приходил «на бровях». Вернее, не домой, а в баньку. Он поселился там сразу после похорон – и остался. Галя просила его ночевать дома, но он только опускал голову:

– Доченька, я громко храплю, особенно когда выпью, а тебе надо высыпаться. Не сердись.

Галя не сердилась.

– Мне бы только знать, что с Юрочкой, – говорил папа и трезвый, и пьяный. – Неизвестность – это так тяжко. Что ж это такое – войны нет, а дите пропало, – и смотрел так жалостливо, что у Гали сердце останавливалось.

Галочка не узнавала себя в зеркале – оттуда на нее смотрела худенькая девочка с остекленевшими глазами. Она дышала, ходила, ела, училась, но ничего не чувствовала. Она перестала смеяться, гулять, забросила книги. Ей нужна мама, ей страшно без мамы. Как дальше жить? Как?! И еще в память врезалось, как мама лежала в гробу, а селяне стояли вокруг и волновались, что водки и самогона мало.