Ричард Львиное Сердце: Поющий король

— A little bit![64] — сквозь боль улыбнулся в ответ Онридж. В следующий миг он свалился с коня, а Ричард, схватив копье у оруженосца Люка, пришпорил Фовеля и ринулся на Исаака, но тот в испуге развернул своего коня и прибегнул к самому позорному бегству. Один из киприотов преградил дорогу королю Львиное Сердце, и мощный ланс Ричарда с лету ударился о грудь самоотверженного смельчака, пробил кольчугу и с треском вошел в плоть, сокрушая ее. Бросив копье и вновь выхватив меч, Ричард пытался пробиться сквозь строй киприотов, чтобы броситься вдогонку за бежавшим деспотом, но, как и в прошлом сражении, это не удалось. Битва продолжалась без вождя киприотов. А еще через небольшой отрезок времени все киприоты бросились бежать с холма, возвышающегося над Тремифуссией. Прав оказался Робер де Шомон — бегство и дрожь достались им, а не крестоносцам.

— Молодец, Фовель, — хвалил Ричард своего рыжего кусаку, — ты первый конь, который поистине может быть назван боевым.

— Ваше величество! — позвал короля рыцарь Гийом де Летанг. — Взгляните!

Он стоял на коленях перед мертвым Онриджем.

— Что?! — воскликнул Ричард. — Джон мертв?

— Да, ваше величество. Рана в плечо оказалась смертельной. Стало быть, стрела, пущенная в вас Исааком и попавшая в Онриджа, отравлена.

— Не зря о коварстве деспота ходят легенды, — молвил Ричард, горюя об одном из лучших своих воинов. — Ну я надену ему на запястья браслеты!

Вместе с печалью об участи Онриджа его вдруг охватила небывалая усталость, он почувствовал сильную боль в груди и горле.

Когда Ричард вернулся в чудесную долину, к Беренгарии, его вовсю колотил озноб.

— Ну вот, и мне досталось дрожи от этой битвы, — шутил он, морщась от громкого пения труб, которые на сей раз возвещали всему миру о новой славной победе короля Львиное Сердце.

На другой день войско Ричарда вступило в Никосию, ворота которой безропотно распахнулись перед победителем. Никого из людей, преданных деспоту, в городе не оставалось. Сам же Исаак с оставшимся, весьма малочисленным, войском, вероятнее всего, отправился на север острова, где располагались его самые крепкие замки — Киренес, Илларионакра, Буфавент, вплоть до замка на мысе Святого Андрея, самой восточной оконечности Кипра.

В Никосии Ричарду был оказан самый пышный прием. Городской димарх Роман предоставил ему наилучший дворец и устроил обильный пир. Все свидетельствовало о том, что и здесь уже никто не верит в способность Исаака удержать власть над островом. Но ничто не радовало Ричарда, ибо весь он был охвачен простудой, горел, пылал, мысли его плыли по раскаленному морю. Он продолжал сидеть за пиршественным столом и пить вино, утратившее для него какой-либо вкус, до тех пор, пока не потерял сознание. Его отнесли в постель, растирали какими-то снадобьями, он просил, чтоб его не мучили, стонал и ждал смерти.

— Беранжера! — бредил он. — В меня попала отравленная стрела. Яд! Я умираю от яда!

— Успокойся, любовь моя! — гладила его мокрое от пота лицо Беренгария. — Никакая стрела в тебя не попадала. Вспомни: она убила Онриджа.

— Быть может, она все же задела меня?

— Нет, не задела. Ты просто переохладился в том целебном источнике, будь он неладен.

— А может, это камень с могилы приемной матери Магомета сводит в могилу меня?

— Глупости! Я же говорю, ты простужен, вот и все.

— Нет, тут что-то не так…

— Все так, все так, родной мой. Пройдет. Поправишься. И очень даже скоро, обещаю тебе.

— Ничего не обещай мне, кроме своей любви.

— Я обожаю тебя, мой самый великий государь на свете!

— Я правда великий?

— Правда.

Потом бред усилился. Ричарду мерещилось, что прыщи ожили, шевелятся, ползут по нему, окутывая все его тело, будто несметная вражеская мощь, гнилая многочисленная рать. И ему нестерпимо стыдно, что Беренгария не уходит, а сидит рядом с ним и видит его позор. Потом и вовсе стало чудиться, будто он сам весь превратился в громадный и гадкий прыщ. И он умолял:

— Беранжера! Не смотри на меня! Ты видишь, что я прыщ.[65]

— Да, и ты распустишься и расцветешь неземным благоуханием, когда завоюешь Святую Землю, — отвечала Беренгария, недоумевая, почему он так себя называет.

— Да нет же! — кипятился больной король. — Я гнилой прыщ между Европой и Азией. Мне нельзя в Святую Землю. Если я лопну, то залью все святыни своим гноем.

— Боже! — ужасалась королева. — Милый! Опомнись! Ты никакой не прыщ. Вспомни — ты ведь сердце, ты мое сердце, ты сердце всего крестового похода. И ты — Львиное Сердце. Вспомнил?

— Да… кажется… Благодарю тебя… Сердце… А Фовель?.. Где мой конь?..

— Зачем он тебе сейчас?

— Держись от него подальше. Он кусается.

— Хорошо, любимый.

— Он кусается, как ядовитый гад, этот Жан де Жизор. Держись подальше от Жана де Жизора, ангел мой!

— Хорошо, любимый. А от Фовеля?

— Фовеля береги. Когда я умру, не продавай его. Пусть он всегда напоминает обо мне.

— Вот еще! Умрешь! Думаешь, тебе так просто умереть? Ты еще не снял проклятие со своего рода.

— Мне не суждено, Беранжера. Оно висит надо мной. Как я смогу снять его, если я прыщ?